Наш дом стоит у моря
Шрифт:
И я соглашаюсь:
— По рукам!
— Порядок, Саня! — вскакивает Ариф. — Смотри, Саня, лезгинка! Самая настоящая дагестанская лезгинка!
И тут начинается невероятное: Ариф сбрасывает войлочные тапочки и становится на носки.
— Асса!.. Асса!..
Ариф юлой носится по палате — на больших пальцах! — вытянув здоровую левую руку вдоль плеча, щелкает пальцами, как это полагается в лезгинке, отбивает губами и языком барабанную дробь и одновременно поет:
На Кавказе есть гора СамаяАриф мечется по палате — от окна к двери, от двери к окну. Босиком! На пальцах! Нет, такого я еще никогда не видел!
Задыхаясь от восторга, я проглатываю пять ложек — пять, не больше, — бульона.
Потом Ариф — за котлету — исполняет для меня кабардинку. И тоже босиком, на пальцах!
— Асса!.. Асса!..
Компот я выпиваю «за так».
Ариф, довольный и ни чуточки не уставший, тоже садится и принимается за еду.
— Уф-ф, трудно! — притворно отдувается он. — Измотал ты меня, Саня. — Потом начинает хвастать: — Кончим войну, танцором буду. Знаменитым! Ансамбль создам! Мировой ансамбль!..
Часто во время таких «концертов» в нашу палату вваливается огромный, широкий, точно шкаф, доктор Нутыч в маленьком кургузом халатике.
— Все гарцуешь, козел? — делая вид, что сердится, останавливает он Арифа и садится возле моей койки. — Ну-т?.. Как дела? Аппетит? — Нутыч косится на тарелки и ворчит: — Ну-т, дружище, с таким аппетитом наши дела никогда не поправятся. Ну-т?..
У доктора — малиновый губчатый нос с большую картофелину. А зовут его вовсе не Нутыч. Это я его так про себя называю за его постоянное «Ну-т?»
Уходя, Нутыч строго предупреждает меня:
— Ты, брат, того, ешь… — И грозит мне от двери огромным волосатым пальцем. — Ну-т?..
Каждый день меня навещают ребята: Ленька, Мамалыга, Соловей и Валерка Берлизов. Но в палату их не пускают. Они топчутся за окном, переговариваясь со мной знаками. Кричать нельзя. Нутыч услышит — погонит. Ленька, увидев у меня на тумбочке нетронутую еду, делает страшные глаза и грозит мне кулаком: ешь, мол.
Вчера приходили мама и Гарий Аронович с Ирмой. Гарий Аронович принес банку топленого коровьего масла. Меня чуть не стошнило при виде этого масла. С ума они все посходили, что ли? Ешь да ешь! А мне на еду смотреть противно. Не могу — и все тут. Во рту у меня слюна с кровью. Соленая. Это — от легких. Осложнение после того воспаления легких, которое у меня было два года назад.
«Осложнение» — это слово часто повторяет Нутыч. Только не при мне, а за дверью, маме. И еще одно слово я слышу часто — «туберкулез». Я знаю, как он выглядит, этот туберкулез. Внутри у меня сидит гусеница и потихоньку грызет мои легкие. Как сухарь. Потому и слюна с кровью.
От этих мыслей мне становится страшно. Я хватаю с тумбочки шоколад и жую, жую. Но мне кажется, будто во рту у меня не шоколад, а просто моченая бумага. Я глотаю эту бумагу, глотаю — ведь только так можно убить туберкулез! Нет, много не съешь — противно.
Когда Ариф уходит к друзьям в общую палату и я остаюсь один, я подолгу рассматриваю свои руки. Руки стали совсем тонкими, как спички, и прозрачными. Руки меня пугают. И, чтобы отвлечься, я прячу руки под одеяло, закрываю глаза и начинаю подробно восстанавливать в памяти день, когда все произошло…
В тот день пошли мы с ребятами за шелковицей на Малую Арнаутскую улицу. Там этой шелковицы завались. А чтоб в случае чего дать арнаутским отпор, если сунутся, мы позвали еще с собой ребят из соседнего дома; у них там Витька Гарапиля командует.
Ленька с нами не пошел. Из нашего двора были только я, Соловей, Мамалыга и Валерка.
Но все обошлось благополучно, не тронули нас арнаутские — забоялись. Правда, вожак ихний пискнул было:
— А ну, катитесь отсюдова!
Но Витька Гарапиля смело пошел на него:
— A ну, попробуй, попробуй! — и руку в карман, как будто, значит, у него там что-то есть.
Арнаутские сдрейфили и попятились. А мы спокойненько залезли на деревья и досыта наклевались медовых ягод.
Крупные ягоды я не ел, собирал в тюбетейку. Это для Ирмы. Ирма меня уже перестала бояться. И вообще с ней можно играть. Только ни в коем случае не надо расспрашивать ее о матери, напоминать ей об Алисе, и все будет в порядке. Ирма изредка даже во двор стала выходить гулять, и я предупредил обо всем наших ребят. Но за шелковицей мы Ирму не взяли. Арнаутские эти такие, эти могут и девчонку-малолетку обидеть.
Домой мы возвращались через привокзальную площадь. Я отстал и осторожно поддерживал обеими руками свою тюбетейку, стараясь не уронить ни одной ягодки. Особенно я опасался за ту, что лежала сверху. Это была крупная белая ягода величиной с молодой огурец. И такая же пупыристая. Я чуть шею себе не свернул, пока добрался за ней на самый кончик ветки. Этот «огурец» я специально положил сверху, чтобы Ирма сразу заметила.
И вдруг возле кинотеатра «Бомонд» кто-то больно толкнул меня в плечо. Тюбетейка выскользнула из рук, ягоды рассыпались по тротуару. Толстые ноги в блестящих хромовых сапогах захрустели по ним и прошли мимо, оставляя на асфальте мокрые отпечатки подошв.
— Эй! — крикнул было я и осекся: я вдруг узнал эту спину, узнал коричневый вельветовый пиджак с разрезом сзади. Жиздра?!
От волнения у меня запершило в горле, ладони сразу стали липкими, холодными. Это был Жиздра! Он шел в сторону Привоза. Забыв о шелковице, я перебежал сторонкой площадь, обогнал его и заглянул сбоку. Ну да, Жиздра… Бороду сбрил, картуз — на глаза. Маскируется… И вата в ушах по-прежнему торчит. Здорово ему дед Назар наклепал тогда по ушам!..
У Привоза, на толкучке, где обычно толпились люди, выменивая или продавая вещи, Жиздра сунул руки в карманы пиджака и, работая локтями, втиснулся в толпу.
Стараясь не упускать его из виду, я пробирался вслед за ним. Жиздра приценивался на ходу к вещам, принюхивался. Меня тискали со всех сторон, толкали. Я был босиком и рисковал всеми пальцами. Но я терпел. Только бы не упустить его! Только бы не упустить…
Вот Жиздра взял у кого-то из рук зеленый абажур, начал торговаться. «Обстановочку покупает, — подумал я. — Значит, в городе живет. Надеется, наверное, что еще вернутся его благодетели — «доблестные вызволители». Я протиснулся поближе к нему: может, услышу что?.. И вдруг чей-то сапожище опустился мне прямо на левый мизинец.