Наш дом стоит у моря
Шрифт:
Прихрамывая, я выбрался из толпы и присел возле афишной тумбы.
Кровь под ногтем запеклась, почернела. Хорошо еще, что каблук был без подковы, а то бы вовсе хана моему пальцу.
Толпа передо мной колыхалась, гудела. Я приподнялся. Что же делать? Эх, если бы Ленька был со мной! Или хотя бы Мамалыга…
Вдруг я увидел милиционера. Он прыгал возле теснившейся у ларька очереди и размахивал руками:
— Нэ напирай! Станавысь один за один! Нэ напирай!..
Это был щупленький старикашка армянин. Длинный нос у него опускался ниже верхней губы. На милиционере была
— Эй, Мурадян! — кричали женщины из очереди. — Да наведи же ты наконец порядок! На работу опаздываем!
— Станавысь один за один! — шумел Мурадян.
— Дяденька, — тронул я милиционера за кобуру.
— А?.. Што?.. — испуганно обернулся он и тоже ухватился за кобуру, как будто у него там что-то и в самом деле было. — Што, малшик? Што?
— Дяденька, — сказал я, — там, на толкучке, Жиздра. Он Дору выдал и деда Назара. И вообще его надо в милицию…
— Какой Дора? Какой Жиздр?
— Я говорю, Жиздра там, дяденька. — Я потянул Мурадяна за рукав. — Предатель он, Жиздра. Скорее…
— Придатыл? — Мурадян поправил кобуру. — Ну-ка, пошли, малшик… Пошли…
Перед колыхавшейся толпой мы остановились.
— Здесь, дяденька, — произнес я упавшим голосом. Да разве в этой чехарде отыщешь теперь Жиздру?
— А конкретно, малшик? Конкретно можешь? Где Жиздр? Примет запомнил?
— Приметы есть: пиджак коричневый, вельветовый. Разрез сзади. И фуражка серая, в крупную клетку. Сапоги…
— Ладно. Стой здесь, малшик. Здесь стой. — Мурадян поставил меня возле афишной тумбы и, придерживая рукой свою кобуру, смело нырнул в толкучку, как в воду.
Я ждал. Возле меня маячила толстая тетка в розовом сарафане. Растопырив пальцы, с которых свисали на резинках золотистые бархатные птички, она то и дело встряхивала руками, и птички дрожали. Казалось, будто они порхают в воздухе. И тетка все время пела нудным церковным басом:
А вот жар-птица! Под абажур годится! Летает, трясется, Два раза в день несется!С другой стороны бодрый старикан, похожий на гриб, в широкополой шляпе, как у бандитов в трофейных американских фильмах, продавал самодельные игрушки. Деревянные раскрашенные матрешки стояли перед ним на раскладном столике. Старик щелкал ногтем игрушку — она при этом не падала, а только покачивалась — и визгливо кричал:
Ванька-встанька! Он же Мишка-Монька! Не бьется, не ломается! В прописке не нуждается!И грозил нехорошим голосом:
Кто не купит за гривенник Ваньку, Тот купит за тыщу няньку!..Почти час я терпеливо слушал эти песенки, но Мурадян как сквозь землю провалился. У меня кружилась голова, сосало под ложечкой, а милиционер все не появлялся.
И я побежал домой. Был полдень, толкучка в самом разгаре, и я надеялся, что Жиздра так быстро не уйдет отсюда.
— Только бы Ленька был дома. Только бы Ленька… — бормотал я, как молитву, всю дорогу.
Мне повезло! Ленька сидел на кухне и чистил картошку.
— Жиздра на толкучке? — Ленька вскочил и притянул меня к себе. — Забожись, что не обознался!
Я обиделся и сказал, что божиться не собираюсь, а пойду лучше к Соловью, и мы вместе с ним побежим за Колей Непряхиным.
— Ша, Саша. — Ленька воткнул нож в картофелину и пошел в комнату.
Мы достали из-за шкафа Жиздрин «ультимат». Ленька развернул его и пробежал глазами:
— Так, Прокофий… Хай Гитлер, говоришь? Ладно, будет тебе сегодня хайль… Если, конечно, мой Санька не обознался.
— Да я его среди миллионов…
— Ладно, верю, верю. — Ленька свернул «ультимат». — Ты вот что: заскочи к Соловью — он, кажется, дома — и дуй вместе с ним к Привозу. И наблюдайте за толкучкой в четыре глаза. Головой мне отвечаешь, если уйдет. Понял? А я — к Непряхину. Одна нога здесь, другая там. Коля уже знает об этом субчике, я ему рассказывал как-то.
Ленька выскочил из дому. Я полез в шкаф за старыми ботинками. Хватит с меня и одного черного пальца.
Соловья дома не оказалось, и мне пришлось одному бежать к Привозу.
Вокруг афишной тумбы вертелся взъерошенный Мурадян. По его виду я догадался, что Жиздру он не нашел. Фуражка у Мурадяна съехала набок, портупея обвисла, а кобура болталась уже не на боку, а где-то сзади. Мурадян сердито ворчал, разыскивая кого-то глазами.
Я понял, кого он ищет. Обошел его сторонкой и начал вести наблюдение.
Жара расслабила людей. Толкучка теперь уже колыхалась намного спокойнее. Как мертвая зыбь. И вот из этого людского моря нам предстояло выудить Жиздру. «Ничего, — успокоил я сам себя, — сейчас Ленька приведет Колю…» Вдруг я услышал звуки балалайки и обернулся.
Неподалеку, окруженный редкой толпой зрителей, плясал известный всему городу сумасшедший Миша. Вообще-то он не плясал, а просто подпрыгивал поочередно то на правой, то на левой ноге и пел надтреснутым бабьим голоском:
Миша режет кабана, Миша задается! А собака без хвоста Бегает смеется!..Я подошел поближе.
Перед Мишей на земле лежала немецкая фуражка с длинным козырьком, а в ней кусочки хлеба, сахара, бублик и несколько папиросин. Денег в фуражке не было. Как говорил мой Ленька, Миша не понимал на деньги. Вот женщина в черной косынке порылась в кошельке и по незнанию опустила пятерку в Мишину фуражку.