Наш дом стоит у моря
Шрифт:
— Сматывай, сматывай, — приказал дед.
Только начали они выбирать самодуры, как вдруг удилища оба разом задрожали.
— Косяк! — подпрыгнул я на корме от радости и чуть не вывалился за борт. — Косяк!
— Руль! — крикнул мне дед Назар. — Руль прямо держи!
Я мигом выровнял шаланду.
На этот раз мы взяли двадцать три рыбины. Двадцать три! Причем Ленька снова обошел деда: он вытащил тринадцать штук. И ни одна у него на этот раз не сорвалась.
Рыбу мы поделили поровну, на четыре части: деду, Соловью, нам с Ленькой
Мы возвращались домой, и по десять качалок висело у каждого из нас на кукане, и тяжесть их приятно ощущалась в руке. Мы гордо тащили свои куканы по улицам. Встречные, завидев нас, останавливали, допытывались: не продадим ли? Продать? Да эту рыбу мы ни за какие коврижки!..
Неподалеку от нашего дома Валерку остановил полный дядька в желтом чесучовом костюме. Это был тот самый толстяк, который тогда, на «Спартаке», выглушил подряд три стакана из Валеркиного чайника и еще назвал нас коммерсантами.
Догнал нас Валерка уже без кукана. В руке у него была пачка новеньких пятерок.
— Братцы, загоняйте рыбу! Я вон с тем чудаком договорился, дает кошмарные деньги! Во!.. — Валерка веером развернул пятерки, захрустел ими.
Конечно, Валерка может и не нести домой рыбу. У него в Сибири куча родственников, которые по два раза в месяц присылают им посылки, а мы?..
— Да загоняйте вы ее к чертовой бабушке! — орал Валерка. — Мы за неделю знаете сколько денег насобираем? Ну?..
Толстяк стоял и ждал в сторонке. Мишка и Оська посмотрели на Валерку и спрятали свои куканы за спину.
И тут произошло такое, чего я совсем не ожидал от молчаливого Соловья. Вовка вдруг размахнулся и хрястнул изо всей силы Валерку куканом по голове. Кукан лопнул, рыба разлетелась по тротуару. Валерка раскрыл рот и ошалело заморгал глазами:
— Ты чего? Чего дерешься?
— А ну мотай отсюда! — пошел Соловей с кулаками на Валерку. — Мотай, спикуль несчастный!..
Валерка попятился, перебежал на другую сторону.
Вовкину рыбу мы отмыли во дворе под краном. На кукан нанизывать не стали. Так и принес Вовка рыбу домой в подоле своей рубахи.
Вечером, уже в кровати, я рассказал Леньке о том, что произошло.
— Ладно, — сказал Ленька, — дрыхни. Я завтра с ним потолкую… на коротких волнах… Спи…
На следующий день утром, когда Валерка собрался было идти с нами и дедом в Отраду, Ленька взял его за плечо и отвел в сторону. Я слышал, как он сказал ему негромко:
— Если ты, кабанчик, только вздумаешь пойти с нами в Отраду, я из тебя отбивную котлетку сделаю. Понял? — Ленькины пальцы, лежавшие на Валеркином плече, побелели.
— Ой! — пискнул Валерка и присел.
— Леонид! — крикнул дед Назар. — А ну, оставь малого.
— Да это я так, деда, я же любя. — Ленька потрепал Валерку по пухлой щеке и, сузив глаза, повторил тихонько: — Ты меня понял?
И Валерка понял. Он не пошел с нами в Отраду. Кому, спрашивается, охота, чтобы из него отбивную котлету делали?
Правда, Валерке повезло. В тот день мы напоролись сразу на две мины.
— Испоганили море, сволочи! — выругался дед и повернул шаланду к берегу.
Высадив меня и Вовку, он вместе с Ленькой снова отправился в Военную гавань.
С тех пор дед больше не брал нас «по рыбу», сколько мы его ни уговаривали.
— Испоганили море, сволочи! — ругали мы фашистов и клялись деду, что не боимся этих мин, ну нисколечко, но разве деда переубедишь? Сказал нет — и баста.
ОПЕРАЦИЯ НА ТОЛКУЧКЕ
Вот уже вторую неделю я валяюсь в госпитале. В самом настоящем военном госпитале.
Наша палата на первом этаже, окно выходит в сад. Палата маленькая, всего на две койки. Соседом у меня молодой веселый солдат, лезгин Ариф Рагимов.
Правая рука у Арифа в гипсе. Она согнута в локте, и локоть все время находится на уровне плеча: от пояса, сбоку, под руку пристроена подпорка. Смотришь на эту руку, и кажется, будто Ариф собрался куда-то лететь; сейчас подымет и левую руку, взмахнет и полетит. Худое горбоносое лицо Арифа обтянуто нежной кожей. Ариф двухцветный: коротко остриженные волосы у него на голове черного цвета, а на лице — рыжие.
Доктор Нутыч так и говорит ему:
— Ты у меня, Рагимов, при двух мастях: на голове вороной, на щеках гнедой.
— Вах-вах-вах, верно, доктор, — озабоченно проводит Ариф здоровой рукой по щекам и спешит в общую палату бриться.
Я знаю, Ариф не любит «гнедую масть». Он бреется регулярно, каждое утро. Побреется, а к обеду рыжая щетина уже вновь пробивается на щеках.
Ариф ходячий. То есть раненый, который может ходить сам, без посторонней помощи. А я не могу. Ни сам, ни с чьей-либо помощью. Да и не хочется. Мне вообще ничего не хочется. И что самое странное — не хочется есть. Вот уже сколько дней. Тумбочка у меня завалена едой. Чего только тут нет! И шоколад, и яблоки, и даже персики с бархатными розовыми боками! Но мне ничего не хочется.
Ариф может есть в общей столовой — он ведь ходячий, — но завтрак, обед и ужин ему почему-то приносят в палату, как и мне. И я подозреваю, что Ариф имеет задание от доктора Нутыча поднять у меня аппетит. И Ариф старается. Он очень уважает доктора.
— Значит, так, Саня, — договаривается со мной Ариф, прежде чем сесть за еду. — Ты мине пять ложек бульона, я тибе лезгинку. По рукам?
Я грустно смотрю в тарелку с бульоном. Пять ложек? Многовато, пожалуй. Но чего только не сделаешь, чтобы посмотреть, как Ариф танцует лезгинку!