Наш корреспондент
Шрифт:
Он прошел к политотделу и с удовольствием увидел, что редакционный «газик» стоит под дикой грушей. Значит, Макаров опять в политотделе. Здесь же, растянувшись на траве, Серегин написал обстоятельную информацию о взятии Молдаванской.
Когда пришел Макаров, Серегин передал ему исписанные листки.
— Благополучно съездили? — спросил редактор.
— Вполне, — ответил Миша. — Пожалуйста, эту информацию поставьте в номер: «фитильный» материал.
— Обязательно, — обещал редактор.
С приятным сознанием добросовестно выполненной работы Серегин пошел обедать. Тропинка в столовую проходила мимо землянки, около
Пообедав с аппетитом, Серегин медленно возвращался по лесной тропинке. Уже вечерело. В закатных лучах догорали тронутые осенней желтизной листья. В густых кустах и у корней деревьев гнездились сиреневые сумерки. Вечер был удивительно тихий, даже птицы не щебетали, и Серегин еще издали услышал злые голоса Мити и Саши, о чем-то ожесточенно спорящих. Увидев Серегина, они отвернулись. Вид собрата по перу, свидетеля их неудачи, не радовал Митю и Сашу.
«Вот вам и «фитиль», — удовлетворенно подумал Серегин, проходя мимо и продолжая лениво размышлять о положении корреспондентов. Любопытно будет взглянуть завтра, как у них полезут на лоб глаза, когда они прочтут в «Звезде» его информацию. Хорошая им наука впредь. Ну что ж, мера за меру. Он мог бы дать им материал, но не даст… И, стало быть, поступит точно так же, как и они.
Дойдя в своих рассуждениях до этой невольно возникшей мысли, Серегин замедлил шаги. Они не дали, потому что не хотели, а он — уже в отместку… Они не захотели ему помочь, а он — им. Значит, он ничем не лучше Мити и Саши и никакие обстоятельства не могут служить оправданием. И зачем вместе с ними наказывать и читателей фронтовой газеты? Ведь в конце концов пострадают читатели. Прежде всего надо о них подумать, о бойцах и офицерах.
Серегин возвратился к собратьям.
— Вот что… «фитильщики», — сказал он, — вы зря здесь сидите. По имеющимся у меня непроверенным сведениям, майор назначен военным атташе в Англию и уже вылетел в Лондон для открытия второго фронта.
— Иди, иди, Миша, — вяло сказал Саша, — не трепись. Без тебя тошно.
— А все интересующие вас сведения, — не обращая внимания на слова Саши, продолжал Серегин, — вы можете получить у меня.
Митя и Саша смотрели на пего недоверчивым взглядом, в котором, однако, слабо забрезжила надежда.
— Помните, в автобате я разговаривал с офицером? Так вот, он из Н-ского полка, я у него взял все, что надо, пока вы добывали бензин. Источник абсолютно достоверный.
И, наслаждаясь произведенным эффектом, добавил, доставая блокнот:
— Хотел было вам в отместку «фитиль» соорудить, да ради ваших читателей раздумал. Ну, записывайте, пом не стемнело…
Глава четырнадцатая
Корреспонденту приходится общаться с великим множеством людей. Вся его жизнь — это непрерывная цепь поездок, разговоров, быстрая смена впечатлений, неустанные поиски новых тем, фактов, героев. Сегодня он пишет о работе разведчиков, завтра изучает организацию артиллерийского огня передовой батареи, послезавтра освещает опыт лучшего снайпера… И все это, если, конечно, он настоящий журналист, а не равнодушный регистратор, его кровно волнует, всем этим он живет, каждый фаз с новой силой загораясь интересами и делами встреченных им людей.
Разные бывают люди, о которых пишет корреспондент. Иные
Самого Шубникова он еще не видел, так как прошел прямо в батальон Зарубина. Здесь же, в этом батальоне, служил сержант Донцов, бывший разведчик, встреча с которым особенно обрадовала Серегина.
Высота на карте значилась с отметкой 105. Говорили, что ей давно уже лора дать отметку 104, потому что непрерывные бомбежки и артиллерийский обстрел сделали ее ниже по крайней мере на метр.
Высота была ключевой по отношению к укреплениям «Голубой линии» на всем участке. Кроме того, с нее просматривались подступы к большой станице. Высота уже одиннадцать раз переходила из рук в руки. Наконец гвардейцы Шубникова закрепились на восточном краю ее плоской вершины, зарылись в землю, и как ни бомбили и ни обстреливали немцы этот клочок земли, все же не смогли вынудить гвардейцев отступать.
Серегин пришел на высоту вместе с бойцами пополнения, которое прислали в батальон старшего лейтенанта Зарубина. Здесь-то, когда комбат знакомился с новыми бойцами и распределял их по ротам, Серегин и увидел Донцова. Бывший разведчик мало изменился, только стал как будто чуточку массивней, да на загорелом, чисто выбритом лице появились висячие усы цвета старой соломы.
Донцов повел отобранных для третьей роты бойцов. Серегин последовал за ним. Поговорить с Донцовым ему удалось, однако, лишь после того, как в роте была проведена беседа с пополнением и бойцы принялись за обед.
В солдатском блиндаже сидели Серегин, Донцов, молодой ефрейтор, стриженный под бокс, с энергичным подбородком и коротким, задорным носом; еще один гвардеец того сухощавого телосложения, при котором человек до преклонных лет кажется моложавым, и три бойца из нового пополнения. Один из них, с гвардейским значком на груди, прибыл из госпиталя после ранения, то есть был уже обстрелянным солдатом. Он быстро освоился и теперь с независимым видом ел кашу. Двое же других заметно Волновались, ели неохотно, напряженно прислушивались и при каждом звуке пролетавшего снаряда или разрыва втягивали головы в плечи.
Серегину знакомо было это противное, унизительное чувство страха, когда нервы болезненно отзываются на каждый звук и кажется, что все снаряда летят на тебя. Пройдет время, и чувство это притупится. Донцов и молодцеватый ефрейтор, видимо, тоже понимали состояние новичков и старались развлечь их вопросами, не имеющими отношения к войне. Однако новички отвечали очень коротко и в разговор не втягивались.
— Вы, товарищи дорогие, кашей заправляйтесь как следует, — сказал им Донцов, доканчивая свой котелок, — чтоб запас был. А то, знаете, всяко бывает: может, и не удастся во-время поесть.