Наш общий друг (Книга 1 и 2)
Шрифт:
– Ты у отца любимица, он тебе в чем угодно поверит.
– Хорошо, если бы так, Чарли! Если б я могла его уверить, что от ученья худа не будет, что от этого нам всем только станет лучше, я бы с радостью умерла!
– Не говори глупостей, Лиззи, ты не умрешь!
Она скрестила руки у него на плече, положив на них смуглую нежную щеку, и продолжала задумчиво, глядя на огонь:
– По вечерам, Чарли, когда ты в школе, а отец уходит...
– К "Шести Веселым Грузчикам", - перебил ее брат, кивнув головой в сторону таверны.
– Да. И вот, когда я сижу и гляжу на огонь, то среди горящих углей мне видится... вот как раз там, где они ярче всего пылают...
– Это газ, - сказал мальчик, - он выходит из кусочка леса, который был занесен илом и залит водой еще во времена Ноева ковчега. Смотри-ка! Если я возьму кочергу - вот так - и разгребу уголь...
– Не трогай, Чарли, а то все сгорит сразу. Видишь, как тускло огонь тлеет под пеплом, то вспыхивая, то угасая, вот об этом я и говорю. Когда я гляжу на него по вечерам, Чарли, то вижу там словно картины.
– Покажи мне какую-нибудь картину, - попросил мальчик.
– Скажи, куда надо глядеть.
– Что ты! На это нужны мои глаза.
– Тогда живей рассказывай, что твои глаза там видят.
– Ну вот, я вижу нас с тобой, Чарли, когда ты был еще совсем крошкой и не знал матери...
– Не говори, что я не знал матери, - прервал ее мальчик, - я знал сестричку, которая была мне и матерью и сестрой.
Он обнял ее и прижался к ней, а девушка радостно засмеялась, и на ее глазах выступили светлые слезы.
– Я вижу нас с тобой, Чарли, еще в то время, когда отец, уходя на работу, запирал от нас дом, из боязни, как бы мы не устроили пожара или не выпали из окна, - и вот мы сидим на пороге, сидим на чужих крылечках, сидим на берегу реки или бродим по улице, чтобы как-нибудь провести время. Таскать тебя на руках довольно тяжело, Чарли, и мне частенько приходится отдыхать. Бывало, то нам хочется спать, и мы прикорнем где-нибудь в уголку, то нам хочется есть, то мы чего-нибудь боимся, а что всего больше нас донимало, так это холод. Помнишь, Чарли?
– Помню, что я прятался под чью-то шаль, и мне было тепло, - ответил мальчик, крепче прижав ее к себе.
– Бывало, идет дождь, и мы залезем куда-нибудь под лодку, или уже темно, и мы идем туда, где горит газ, и сидим, смотрим, как по улице идут люди. Но вот приходит с работы отец и берет нас домой. И после улицы дома кажется так уютно! А отец снимает с меня башмаки, греет и вытирает мне ноги у огня, а потом, когда ты уснешь, сажает меня рядом с собой, и мы долго сидим так, пока он курит трубку, и я знаю, что у отца тяжелая рука, но меня она всегда касается легко, что у него грубый голос, но со мной он никогда не говорит сердито. И вот я вырастаю, отец уже начинает доверять мне и работает со мною вместе, и, как бы он ни гневался, он ни разу меня не ударил.
Внимательно слушавший мальчик что-то проворчал, словно говоря: "Ну, меня-то он бьет частенько!"
– Это все картины того, что прошло, Чарли.
– Ну, а теперь скорей, - сказал мальчик, - давай такую картину, чтобы показала нашу судьбу: погадай нам.
– Хорошо. Я вижу себя: живу я по-прежнему с отцом, не оставляю его, потому что он меня любит и я его тоже. Прочесть книжку я не сумею, потому что если б я училась, отец подумал бы, что я его хочу бросить, и перестал бы меня слушать. Он не так меня слушает, как мне хотелось бы - сколько я ни бьюсь, не могу положить конец всему, что меня пугает. Но я по-прежнему надеюсь и верю, что придет для этого время. А до тех пор... я знаю, что во многом я для него поддержка и опора и что, если бы я не была ему хорошей дочерью, он бы совсем сбился с пути - в отместку или с досады, а может, от того и другого вместе.
– Погадай теперь немножко и про меня, покажи мне, что будет.
– Я к этому и вела, Чарли, - сказала девушка, которая за все это время ни разу не шевельнулась и только теперь грустно покачала головой, - все другие картины только подготовка к этой. Вот я вижу тебя...
– Где я, Лиззи?
– Все там же, в ямке, где всего жарче горит.
– Кажется, чего только нет в этой ямке, где всего жарче горит, - сказал мальчик, переводя взгляд с ее глаз на жаровню, длинные, тонкие ножки которой неприятно напоминали скелет.
– Я вижу тебя, Чарли: ты пробиваешь себе дорогу в школе, потихоньку от отца, получаешь награды, учишься все лучше и лучше; и становишься... как это ты назвал, когда в первый раз говорил про это со мной?
– Ха-ха! Предсказывает судьбу, а не знает, как оно называется! воскликнул мальчик, по-видимому довольный тем, что ямка, где всего жарче горит, оказалась отнюдь не всезнающей.
– Помощник учителя.
– Ты становишься помощником учителя, а сам учишься все лучше и лучше, и вот, наконец, ты уже настоящий учитель, которого все уважают, чудо учености. Но отец давно уже узнал твою тайну, и это разлучило тебя с отцом и со мной.
– Нет, не разлучило!
– Да, Чарли, разлучило. Я вижу ясно, яснее видеть нельзя, что у тебя другая дорога, не та, что у нас, и даже если бы отец простил тебя за то, что ты пошел своей дорогой (а он никогда не простит), наша жизнь бросила бы тень на твою. Но я вижу еще, Чарли...
– Все так же ясно, что ясней видеть нельзя?
– шутливо спросил мальчик.
– Да, все так же. Что это большое дело - пробить себе дорогу в жизни, отделиться от отца, начать новую, лучшую жизнь. И вот я вижу себя, Чарли, я осталась одна с отцом, слежу, чтоб он не сбился с пути, стараюсь, чтоб он больше меня слушал, и надеюсь, что какой-нибудь счастливый случай, или болезнь, или еще что-нибудь, поможет мне сделать так, чтобы он изменился к лучшему.
– Ты сказала, что не сумеешь прочесть книжку, Лиззи. Ямка в угле, где всего ярче горит, - вот, по-моему, твоя библиотека.
– Как я была бы рада, если б умела читать настоящие книжки. Я очень чувствую, что мне не хватает образования, Чарли. Но еще больней мне было бы, если б оно разъединило меня с отцом... Тс-с... Слышишь? Отец идет!
Было уже за полночь, и стервятник отправился прямо на насест. Наутро, часам к двенадцати, он опять явился к "Шести Веселым Грузчикам" для того, чтобы выступить перед следователем и понятыми в роли свидетеля, отнюдь для него не новой.