Наша фантастика, №3, 2001
Шрифт:
Потом был маленький мальчик. Белокурые волосы обрамляли его светлое лицо. Он был красив, гораздо красивее Профессора, хотя родился на два года позже. Его красота причиняла старшему брату острую боль, и тот мстил младшему, часто и без всякой причины обижая его. Они оба знали, почему светловолосый Отто вдруг сорвался с крыши пивоваренного завода, сломав позвоночник и испачкав кудри кровью и мозгом. Но Отто все же смотрел в глаза старшего брата и просил. Он не держал зла, но Профессору было наплевать на его прощение. Даже мертвый мальчик был красивым и светлым, и привычная злоба душной
Потом была девушка. Профессор уже не помнил ее имени. Она была студенткой в одной из групп, где он вел занятия по атомной физике, и ее восхищенный близорукий взгляд мешал сосредоточиться на учебном материале. Неприятно вспомнился жесткий и холодный стол в лаборатории, когда он набросился на нее, решившуюся говорить о любви. И болезненный бурный коитус сквозь стоны и закушенные губы. И испачканный кровью халат, и необходимость говорить что-то ей, рыдающей задушенным прерывающимся голосом. А потом была речь о его взглядах на жизнь. И он безжалостно втоптал в грязь нелепые розовые слюни, а рыдания медленно затихли, и лишь застывшая в покрасневших глазах боль портила программное выступление.
Известие о ее смерти вызвало у него приступ страха — липкого, обессиливающего. Но все обошлось. От ее глупого идеализма все же была некоторая польза: она не упомянула его в своей предсмертной записке. Страх отступил, но долго потом он просыпался от острой боли в шее, и похолодевшие пальцы судорожно хватали несуществующую веревку.
Девушка тоже просила. И с ней вместе просили тысячи людей, уже умерших и еще не родившихся. Просили звери и птицы, рыбы и насекомые. Просили странные существа, похожие на иллюстрации к детским сказкам, и еще более странные, ни на что не похожие.
Но звери всю жизнь оскорбляли его обоняние, а птицы позволяли себе гадить на новое пальто. Рыбы безмозгло разевали немые рты, забитые противной слизью, насекомые же, напротив, жужжали и кусались, часто надоедая бестолковыми перемещениями и редко радуя своими раздавленными тушками. Человечки из детских книжек не существовали по определению, а иные существа не существовали тем более.
Звери шарахнулись от злобного удара трости, птицы разлетелись от раскаленного свинца, смертельной рвотой исторгаемого охотничьим винчестером. Гномы и эльфы, феи и хоббиты утонули в презрительном плевке. А люди, безмозглые и опять что-то требующие, в очередной раз натолкнулись на ледяной кокон высокомерия и фанатизма…
И тогда зазвучали небесные трубы, и отброшенный к стене Профессор увидел в невообразимой высоте ослепительное лицо существа настолько высшего, что не было никакой возможности сомневаться в факте его существования. И пел миллионоголосый хор, как будто само пространство звучало огромным, божественно прекрасным музыкальным инструментом.
И дрожащий первым в жизни священным трепетом, Профессор со слезами и болью в костлявых коленях узнал, что все участники Проекта согласны медленно завести работу в тупик. И что немецкая группа уже сумела запутать Рейхсканцелярию, и у Гитлера бомбы не будет.
Он узнал, что русская группа, неожиданно близко подошедшая к успеху, с риском для жизни свернула в сторону, и у Сталина тоже не будет бомбы.
И он почти уже примирился с необходимостью заморозить Проект, когда небесный хор вдруг отдалился, отброшенный свистом и воем. А потом в небе разлилось лиловое сияние, и черные крылья взметнулись над половиной мира. И в мире стало тесно, и скрестились две воли, и закипели две энергии запредельного могущества и силы. А Профессор очнулся, мокрый от пота и слез и понял, что еще не умер.
Преодолевая страх, он прокрался к холодильнику. Виски обожгло горло, противная слабость не давала стоять. Но он уже знал, что будет работать до конца.
Он работал. Работал, несмотря на косые взгляды коллег и ночные посещения. Он избегал бывших друзей и напивался пьяным каждую ночь.
Эхо взрыва близ Аламогордо наполнило его торжеством. Он чувствовал себя единственным верным слугой Прекрасной Феи. Царица Точного Знания улыбалась ему загадочной улыбкой и чего-то ждала.
Через двадцать дней выяснилось, чего.
Хиросима…
Нагасаки…
У Прекрасной Феи были пустые глазницы и мертвый оскал гнилых зубов.
Профессор помнил гробовую тишину аудитории, где докладывались результаты…
В эту ночь спиртное не помогло, и ему пришлось глотать снотворное. Таблетку за таблеткой. До самой Арканы.
Медленно и неотвратимо проваливался он в толщу материи, и дьявольский хохот сотрясал оставленное на Земле тело.
И когда Блюстители Кармы вонзили в него свои безжалостные острия, он понял, что совершил Преступление. Преступление против Эволюции.
Да и мог ли не понять?
Федор Чешко
ЕСТЕСТВОЗНАНИЕ В МИРЕ АНГЕЛОВ
Кондиционеры (а их в этом просторном кабинете было аж три) почему-то не работали; в распахнутые окна ломились кленовые ветки, тронутые уже первым намеком на осеннюю желтизну, и дух перегретой солнцем пыльной листвы нелепо и странно мешался с тем своеобразным запахом, который невесть отчего поселяется в любом учреждении, хоть как-то связанном с медициной.
Профессор снял и повесил на спинку кресла пиджак, до полной фривольности ослабил галстучный узел. Но легче не стало. И попытка высунуться как можно дальше в окно тоже не принесла облегчения. Оттуда, из-за толстого полога неухоженной и неопрятной листвы, не проникало ни малейшего шевеления воздуха. Правда, какое-то движение снаружи все же имелось. Откуда-то издали внезапно накатил слитный многоногий топот, и из еще более дальнего далека принеслось: «Минимум две инъекции, слышите? И фиксатор обязательно! Скорей!»
Тихий шелест раздвигающихся дверных створок вынудил профессора отвлечься от отзвуков явно нештатной ситуации, происходящей где-то в недрах уникально-передового санатория.
Вошедший молодой человек («молодой» — это, конечно, с точки зрения профессора, причем именно конкретного) был просто до неприличия элегантен и свеж — в такую-то жару! Безукоризненно стерильный медицинский халат, аккуратно подстриженная бородка клинышком… очки в вычурной замысловатой оправе… и папка в руках тоже вычурная, с какими-то замысловатыми пряжками…