Наша Маша (Книга для родителей)
Шрифт:
1.9.60.
Вчера опять ездили в Лугу, в аптеку.
Взбираясь с Машкой на руках с передней площадки в автобус, папа подумал о том, что он, не признаваясь себе в этом, всю жизнь немножко завидовал людям, входящим в автобусы и в трамваи с передней площадки. И вот— дождался!
* * *
Мама у нас все еще хворает, кашляет... Сегодня она самочинно встала, но обещала не выходить.
Мы с Машкой собираемся в лес по грибы. Если нам там что-нибудь оставили. Мимо окна только что прошел дядька с корзинкой за спиной. Идет из леса. Корзина— полная.
2.9.60.
Ходили по грибы. Получили оба много удовольствия. Беляков и прочих вельможных и сановитых не нашли, но очень много принесли маслят, а они тоже вкусняцкий народец.
Ужин был на славу. Топили плиту, для чего мы с Машкой несколько раз ходили в лес за хворостом. Впрочем, на этот раз Машка ленилась, собирала только совсем маленькие хворостинки— “для кукол”.
На даче стало скучнее: Машкины подруги или разъехались, или пошли в школу. Подруг ее возраста у нее, кажется, никогда не было (если не считать Каринэ, с которой она видится не часто).
Сегодня ночью было очень холодно: заморозки или на грани этого.
3.9.60.
Вчера мы совершили вздорный поступок. Мамочка у нас еще больна, Машка чихает, а со вчерашнего дня еще и покашливает. Я тоже хрипел, грудь заложена.
И вот мы— все трое— взяли корзинки и отправились в лес по грибы. Грибов набрали немного, зато попали под дождик, а попав под дождик, домой сразу не пошли, а собирали хворост. Дома топили плиту, а я еще рубил дрова, Машка таскала их. В результате— Маша и я сегодня лежим. Еще не совсем поправившаяся мама за нами ухаживает. Обычная картина дачной осени в семье Пантелеевых.
* * *
Вчера был град. Машка лежала, готовилась к дневному сну. Ее подняли, поднесли к окошку, показали.
Града она никогда раньше не видела.
Потом опять уложили. Она не заснула, но лежала тихо.
Я зашел посмотреть: как она?
— Папочка!
— Что?
— Когда мы в Ленинград приедем, ты мне град купишь?
— Как купишь? Какой град?
— Игрушечный купишь?
— Его не продают, Маша.
— Ну, сделаешь? А?
* * *
Хвораем. Лежим в разных комнатах. Утром приходит ко мне мама и рассказывает:
— Маша очень есть хочет. Я к ней сейчас прихожу, она спрашивает: “Кого ты первым кормить будешь?”— “Конечно, папу”.— “Ой, как я каши хочу!”
Я сказал:
— Покорми ее первой. Я подожду. Она— маленькая.
Мама идет к Маше:
— Папа просит покормить тебя первой. Потому что ты маленькая. А ты как думаешь?
Мама ждет с Машиной стороны взрыва благородства: “Нет, нет, что вы! Пусть папа первый ест!..”
Но Машка отвечает честно и прямо:
— Я тоже так думаю.
4 ГОДА 1 МЕСЯЦ
5.9.60.
Вчера, несмотря на недомогание, ходили с Машей в лесок за хворостом. Набрали полный мешок. Машка трудилась не за страх, а за совесть и все спрашивала:
— Я хорошо помогаю? Я хорошо работаю? Я ужин заслужила?
Позже отправились (пешком) на автобусную остановку встречать маму. Забрели на территорию пионерского лагеря, уже опустевшего, покинутого ребятами. Машка расспрашивала, что такое пионер, что такое лагерь. Я старался рассказывать поинтереснее, поувлекательнее, хотя, говоря наедине с самим собой, должен признаться, что увлекательного в этой теме вижу очень мало...
Сейчас я подумал, что раньше, когда не было Машки, этот вопрос волновал меня как-то меньше. Увы, своя рубашка действительно к телу ближе. Теперь я гораздо пристальнее смотрю и на школу и на пионерскую организацию...
В чем корень зла? Где причины увядания, очерствения, оказенивания нашего детского движения?
Причин много. Например, массовость организации, стопроцентный охват пионерским движением всей нашей многомиллионной детворы. Когда пионерское движение возникало (в годы нэпа), стать юным ленинцем мог не каждый— это было привилегией. Теперь это почти обязанность: наступает день, и весь класс— и не один класс, а все такие-то классы всех школ во всех городах всего Советского Союза становятся пионерскими. Отсюда и другое: нехватка талантливых, живых, увлеченных людей, стоящих во главе движения. Вожатым (как и учителем) сплошь и рядом становятся не по призванию, а волею случая или по назначению.
И главное: застывший статут. Стандарт. Умерщвлена, в зародыше убита всякая инициатива.
* * *
Перед обедом мы с Машкой рубили, носили и складывали в поленницу дрова. Поддаваться болезни не хотим.
После обеда Машка недолго спала, потом рисовала, писала письма... Потом ее привели ко мне. Я читал ей “Дюймовочку”. Впервые удалось дочитать эту сказку до конца.
На том месте, где спасенная Дюймовочкой ласточка оставляет девочку на произвол крота и старухи полевой мыши, Машка громко зарыдала. С трудом мне удалось успокоить ее, пообещав благополучное завершение рассказа.
Это с ней часто бывает— обливается слезами над чужим вымыслом. Впечатлительна, нервна, душевно отзывчива.
Люблю ее в такие минуты еще больше.
* * *
Вчера была у меня, читали стихи (Пушкина, Маяковского, Сашу Черного, “Конька-горбунка”). Понимает далеко не все, но слушает внимательно. Трудности понимания— главным образом в языке. Ведь для современного ребенка, да еще такого маленького, язык, каким написан “Конек-горбунок”,— это почти что церковнославянский. Как же она понимает? И что понимает? Понимает, в общем, довольно много. А как? Да так же, как и вообще понимает, постигает все то новое, что обрушивается на нее каждый божий день. Талантом берет, этой особой способностью ребенка— умением учиться, набираться ума-разума.
* * *
Началось это с такого диалога.
— Ну, я ложусь спать,— говорю я.
— Давай вместе спать?!!
— Нет, ничего у нас, матушка, не выйдет со сном.
С восторгом и надеждой:
— Пусть не выйдет!..
* * *
На днях Машка рассказывала маме сказку собственного сочинения. Мама эту сказку записала, а я переписываю:
“Жила-была курица. У нее были маленькие дитятки. Сколько? Сейчас посчитаю. (Загибает пальцы.) Один... два... три! Они были очень богатые. Они болели, мамочка их лечила, птичьего доктора вызывала, клизму делала, трубку делала. Доктор сказал маме: “Надо деткам горчичники ставить”. Самый маленький птенчик нечаянно простудился. Папа уехал куда-то по делам... в какой-то куриный город. Он уехал подарки покупать маленьким дитяткам своим. Потом дети поправились, а мама и папа уехали опять— отдыхать”.