Наша Маша (Книга для родителей)
Шрифт:
— С тобой вместе.
2.5.61.
Вчера, в Первомай, мама, папа и Маша много гуляли. День был по-праздничному солнечный, но ветреный.
Были на “Авроре”. Маше очень понравилось, но она все просила, чтобы “пароходик поехал”...
Купил ей у цыганки голубой красивый шар с белым грибом. Шар тут же лопнул.
Сегодня тоже много были на воздухе— в парке Ленина, в сквере им площади Революции, у Петропавловской крепости.
* * *
Дело было в Комарове. Мы с Машей возвращались с прогулки. У подъезда Дома творчества нас обогнал высокий,
— Видишь, девочка, сколько я наловил сегодня?
— Мухи?! А зачем они вам?
— Зачем? А я энтомолог, изучаю вредных насекомых.
— А бабочек тоже?
— Нет, бабочек другие изучают.
Дядя очень интересно рассказал, каких он красивых бабочек видел внизу, на взморье, и как он ловил морилкой мух, и пошел.
Маша постояла, подумала и вдруг кинулась за ним следом.
— Простите... А моль вы тоже ловите?
Дядя сказал, что моль он ловить не умеет и что за это ему даже попадет от жены.
* * *
Между прочим, на моей памяти это первый случай, когда Машка не вступилась за насекомых. Больше того— она с уважением рассказывала маме и еще кому-то про этого ученого мухолова.
Понимаю, в чем дело. Этот человек— ученый. Он изучает мух, делает полезное дело и никого не мучает. Поэтому нехороших чувств у Машки он не вызвал. Так же, как не вызовет у нее, вероятно, гнева и отвращения сторож или директор Зоопарка. А вот с существованием на свете такой профессии, как охотник, она до сих пор примириться не может.
* * *
И вот еще о насекомых.
Это уже не о Машке.
Живет сейчас в Комарове московская писательница X. В свое время она написала несколько книг для детей. Человек способный. Даже очень. Но почему-то уже много лет из-под ее пера не вышло ни одного детского рассказа. И хотя, знакомясь, она по-прежнему называет себя детской писательницей, пишет она для “взрослого” радио, сотрудничает в каких-то “отраслевых” журналах.
Мне казалось, что человек она не только умный и талантливый, но и добрый. А тут сидим как-то за столом, обедаем, она говорит:
— У меня в комнате появились муравьи. Убила вчера одного, сегодня два новых появились.
Я посмотрел на нее с удивлением.
— Зачем же вы его убили?
— А что я, по-вашему, должна была с ним делать?
— Не знаю, что... Вероятно, помочь ему найти дорогу домой.
А когда X. призналась, что терпеть не может ничего “ползучего”, что убивает с удовольствием божьих коровок, мне стало грустно и я ей сказал:
— Хорошо, что здесь нет сейчас моей Машки...
Я понял вдруг, почему X. перестала писать для детей. Ей нечего сказать им.
20.5.61.
Папа вчера приехал из Комарова. Приехал неожиданно, не предупредив. Машка спала. Когда проснулась, мама говорит ей:
— Ты знаешь, кто приехал? Папа!
Не верит. Смеется. Ну, да! Дескать, ври больше.
И вдруг папа самолично входит в комнату. Радость неподдельная.
Вчера и сегодня почти все время вместе. Только утром папа несколько
Гуляли. Играли. Читали. Под вечер ходили к домику Петра, оттуда через Кировский мост прошли на Марсово поле. Несколько минут постояли у могил Жертв Революции, где бьется на ветру язычок вечного огня... Хотели зайти во двор Мраморного дворца, но ворота были уже закрыты. Только издали посмотрели на ленинский броневик. Я напомнил Машке, что это такое. Вцепившись ручонками в прутья садовой решетки, она внимательно смотрела на черную угловатую машину и вдруг спрашивает:
— Он детей любил?
И сама же ответила:
— Да, любил. Я знаю.
* * *
Еще из старых заметок.
Молодой месяц пробивается сквозь тучи.
— Как “э” оборотное,— говорит Машка.
* * *
Путает (и не в первый раз уже) “фабрику” с “Африкой”. Спрашивает:
— А эти стулья тоже на Африке делали?
* * *
Комарово. У магазина на Морском проспекте два маленьких мальчика— близнецы.
— Ой, папа, папа, смотри, близнецы!
Спрашивает:
— Это близнецы?
— Да, близнецы.
Подходим ближе, и Машка уже другим тоном, разочарованно:
— Нет, это не близнецы.
— Почему ты думаешь?
— У них шарфики неодинаковые.
* * *
Юношеская фотография моего отца Ивана Афанасьевича. Он в форме стандарт-юнкера Владимирского драгунского полка, с эполетами, в портупее. Говорю:
— Это твой дедушка Иван.
— Он что, милиционер был?
* * *
Читал я как-то маме в журнале подборку “Шведский юмор”. Мама смеялась. Маша посмотрела на нас и тоже стала смеяться.
Я говорю:
— Ты что смеешься?
— Я, правда, ничего не поняла, но все-таки мне смешно.
* * *
Между прочим, “все-таки” (и не все-таки, а все-така)— одно из любимых ее словечек.
— Папа, давай поиграем.
— Нет, Маша, мне некогда.
— Ну, все-така!
* * *
Были мы с нею и с мамой в Летнем дворце. Маше было интересно. Не то что в прошлом году, когда мы осматривали с нею Царскосельский дворец и она дико хохотала, видя, как у солидных дяденек и тетенек то и дело сваливаются с ног огромные туфли-шлепанцы.
Я показал Маше портрет Петра. Напомнил, что это Петр Великий (первая историческая фигура— после Ленина,— с которой она уже довольно хорошо знакома).
Машка очень внимательно разглядывала молодого царя. Задала несколько вопросов. Пошла дальше. Потом вернулась к портрету и снова с интересом стала смотреть на него. Вижу, хочет что-то спросить.
— Что, Маша?
— Папа, а откуда ты знаешь, что это Петр? Ведь ты же тогда был еще маленький.
4.7.61. Дубулти.
Уже пятнадцатый день мы в Дубулти, на Рижском взморье, в писательском Доме отдыха. Очень нехорошие были эти недели. Перед отъездом Маша хворала, долго была на постельном режиме, и чуть ли не прямо с постели мы взяли ее в это первое в ее жизни большое путешествие. Впервые ночевала она не дома, а в поезде, впервые услышала чужую речь, впервые попала в большой коллектив детей.