Наша Маша (Книга для родителей)
Шрифт:
Хотела учиться писать “по-письменному”, но дома не оказалось тетрадки в косую линейку. Отложили урок до сегодня. Зато учились читать по-письменному.
* * *
Раньше, когда Маша была маленькая, я оставлял с вечера записки маме: “Прошу разбудить тогда-то и тогда-то”.
Потом стал писать маме и Маше. Теперь обращаюсь иногда непосредственно к Машке. Стараюсь писать понятнее, доходчивее, и в то же время ввожу новые понятия, новые обороты, а буквы по начертанию постепенно приближаются к письменным.
Сегодня утром читает мое письмо и умиляется:
—
* * *
Вчера был у нас еще урок рукоделия. Сплели из цветной— зеленой и голубой— бумаги маленькую кукольную салфеточку. Приклеили синюю подкладку.
Утром я принес подсохшую салфеточку Маше. Она в восторге:
— Как это склеилось хорошо! Какой клей... остроумный!
Мне, сказать по правде, не понравилось это остроумие. При этом она еще быстро взглянула на меня. Как бы ожидая поощрения, смеха, растроганной и умиленной улыбки.
Я не улыбнулся.
Это с ней бывает последнее время: ломается, кривляется, сюсюкает, играет на публику.
Надо за этим следить и бороться— смехом, конечно, ничем другим.
3.12.61.
Полтора часа гуляла с папой. Ходили в аптеку, на почту. Остальное время провели в маленьком садике на улице Воскова— против бань. Там крохотная ледяная горка с двумя скатами. Мальчики и девочки лет по шести— восьми, кто стоя, кто на корточках, а кто и просто на попке, скатываются в обоих направлениях, орут, визжат, хрюкают. Уже одно это зрелище, весь этот визг, ор, красные лица, пар изо рта— все это привело Машку в восторг. Стала и она проситься на горку. Сначала ничего не выходило,— ноги расползаются, подгибаются, руки вперед лезут. Потом— ничего, пошло. С трудом увел ее из сада. Пришлось даже громко поговорить с нею.
Эти нотации Машку не очень огорчили— не привыкать ведь,— зато расстроила ее пятилетняя (а на вид даже семилетняя) девочка Тоня, которая, узнав, что Машку зовут Маша, стала нам рассказывать, что видела в кино картину “Маша и манная каша”. Машка не поняла, о чем она говорит, и сразу же обиделась:
— Я не манная каша.
После чего эта Тоня всякий раз, как скатывалась, проезжала мимо Машки и тонюсеньким голоском пела:
— Ма-а-аша и манная ка-а-аша!..
Я сказал:
— А ты— Тоня на макароне.
Засмеялась, и всё. А Машка... Машка— та, против ожидания, обиделась крепко и надолго затаила обиду. Она не привыкла к такому отношению к себе. До сих пор девочки, и вообще дети, сулили ей только радости. В худшем случае— не хотели с ней играть. Уже подходя к дому, она несколько раз сказала:
— Не нравится мне эта девочка Тоня.
5 ЛЕТ 4 МЕСЯЦА
4.12.61.
На дворе всю ночь и все утро шел снег. Густо лежит— чистенький, славненький, мягонький... Крыши ослепительно белые. Но где-то по карнизу: “кап-кап-кап”.
Занимались немецким и арифметикой. Машка уже может считать по-немецки до тридцати, знает, сверх того, больше двухсот немецких слов. По-русски считала вчера до двухсот пятидесяти.
Долго вчера гуляли— в том же садике, что и накануне.
Машка опять каталась (пыталась кататься) с горки. И опять я больше, чем следовало, огорчался и раздражался. И радость ее не была полной.
Впрочем, была и чистая, неомраченная радость.
Как уже сказано, накануне ночью выпал густой снег. Не всех он порадовал, этот снег. В саду работала старуха, с забинтованной головой. Несколько раз я слышал, как она обращалась к парням и к большим мальчикам:
— Милый, помоги старухе, поработай немного.
Но всем было недосуг. Я думал предложить свои услуги и тоже— вспомнил, что все эти дни у меня было худо с сердцем, и не предложил. Но тут она сама подошла ко мне:
— Гражданин, помоги, дорогой, поработай немного!
Машка быстро взглянула на меня. И я сказал:
— Ладно, мамаша, давайте.
— Вот, возьми движок, очисти вот здесь— под скамейками.
Полчаса работал. И нисколько не трудно было.
А какая это была радость для Машки! Усталая, заморенная старуха в ее глазах превратилась в добрую фею: ведь и ей, Машке, тоже дали лопату, и она тоже полчаса работала, “помогала”, и помогала, надо сказать, в полную силу.
Ничего, с сердцем все благополучно. А Маше— добрый урок. И может быть, этим мы “отчасти компенсируем” крики и прочие глупости, допущенные нами.
* * *
Перед сном говорила маме, что боится Бармалея и людоедов.
— Ну какие же, Машенька, людоеды? Где ты их видела? Тебе уже пять лет, а разве ты видела хоть раз человека, который бы ел детей и вообще других людей?! Нет людоедов.
— Нет есть! Мне папа говорил, что немного еще есть. Только они в Африке живут. И потихоньку едят. Дома, а не в столовой.
Когда я ей это говорил? Месяцев пять назад!
Что не надо— помнит, а что надо— забывает.
6.12.61.
Пришла Леночка Журба, которую мама и Маша встретили в парке и пригласили к нам.
Я уходил и успел только одну минуту полюбоваться Машкиной радостью. Видел, как она вела по коридору— из ванной в столовую— эту большую, грустную, немного неуклюжую, скованную в движениях девочку.
Да, времена меняются! Давно ли Маша была крохотной приготовишкой, обожавшей почти взрослую Леночку. И вот они почти сравнялись. А кое в чем Машка и обогнала Леночку. Правда, образованностью своей она щеголяет осторожно, деликатно, так как Леночка для нее по-прежнему кумир. Но все-таки щеголяет. Угощая Леночку чаем, сказала:
— Бери брот.
И тотчас, как бы между делом, пояснила:
— Это по-немецки.
* * *
Третьего дня, отправляясь с мамой на прогулку, взяла с собой лопатку. Лопата большая, неудобная, тащить ее трудно. Мама говорит:
— Ну дай, я понесу.
Машка мрачно ей отвечает:
— Что ты, не знаешь разве, что маленькие дети сами должны носить свои игрушки, а не заставлять взрослых таскать?
* * *
Что-то сказала маме. Та не расслышала, переспросила: