Наша Няша
Шрифт:
– Всё равно больше учиться не выйдет, – вяло отбивался он, тем не менее, переставляя ноги в нужном направлении. – Работать надо.
– Четвёртый курс закончить надо, – пыхтела, не сдаваясь, Маняша и тянула его, тянула за собой. – На пятый легче восстановиться, чем снова идти на четвёртый. И вообще! Не спорь. Что я с тобой, как с маленьким? Опоздаем. А у нас ещё куча дел.
Какие у них могут общие дела, Кудыкин не спросил. Прибавил шагу, крепко держась за свой слабый, но упорный буксир. Удивлённые взгляды тех, кто
– Мэри, – заступив им дорогу, насмешливо поприветствовал её тот, кого хотелось видеть меньше всего. – Ты, как обычно полна сюрпризов. Завела себе ручного гамадрила?
Рядом с красивым, спортивным, наглым и богатеньким Лобачевским всегда какие-то подхалимы. Вьются вокруг, как рыбы-прилипалы вокруг кита. С жадностью бродячих собак заглядывают в глаза. Клянчат завистливыми взглядами: брось нам, брось кусочек своей красивой сладкой жизни.
– Наша Маша, как всегда, оригинальничает, – с насмешливой ленцой протянула очередная пассия Лобачевского.
Все, кроме него захмыкали. Кудыкин и вовсе посмурнел. Стоял перед шайкой жестоких холуёв, сжавшись и скалясь. Словно тощий ободранный волк, зажатый сворой откормленных псов.
– Лобачевский, ты всем хорош, – крепче сжав его руку, через силу улыбнулась Маняша их псарю. – Уж на тебе природа точно не отдохнула. Умный, смелый, умеешь принимать решения. Прирождённый лидер.
– Допустим, – посерьёзнел навязчивый собеседник. – Ты к чему это?
– К тому, Макс, что у тебя всего один недостаток. Догадываешься, какой?
– Я жесток? – с непритворным интересом уточнил он.
– Ты тиран, – всё так же вежливо поправила его Маняша и тихо потребовала: – Нагнись.
Честно говоря, не ожидала, что он пойдёт на это. Он пошёл. Шагнул вплотную и склонил голову, подставляя ухо.
– Макс, – как можно тише прошептала она, решившись на дико безумный шаг. – Я тебя ненавижу. Так же безгранично и безоглядно, как прежде любила. А сейчас могла бы убить.
Лобачевский чуть выгнул шею, глянул искоса прямо в глаза. Взгляд был острым, бьющим в упор, как выстрел.
– Значит, ты мой враг? – так же еле слышно, одними губами прошептал он.
Его дыхание отяжелело, стало горячим. В голосе ни издёвки, ни даже безобидной иронии.
– Не провоцируй меня, – попросила Маняша, не зная, что ещё сказать.
И без того сказано всё, что должно быть похоронено под грудой времени, пережитого в муках невозможной любви. К невозможному мужчине. Он пошёл на неё, оттирая подальше от чужих ушей – она попятилась, спасаясь от давящей близости своего мучителя.
– А, если я хочу тебя провоцировать? – на полном серьёзе заявил Лобачевский.
Или неожиданно талантливо сыграл – с ним ни в чём нельзя быть уверенной.
– Не провоцируй меня, – увязнув в трясине ядовитой безнадёги, повторила боровшаяся с ней трусиха. – Я от тебя смертельно устала. Дай пройти.
– Сейчас иди, – тоном человека, имеющего на неё права, разрешил он. – Но… наш разговор не закончен, – сверкнула в его серых глазах колкая ледяная искра. – Я, наконец, кое-что понял. А вот ты со своим высокоумием нет. Иди, – повторил Лобачевский, – помоги ему.
И отступил в сторону, сверля её душным обжигающим взглядом.
Что это с ним – озадаченно думала Маняша, поднимаясь под ручку с пленником на третий этаж. Чувствуя: выплеснула, и полегчало. Иногда не грех побыть безрассудной – если не обнажаться душой, с риском подставить её под удар. Интересно: она сегодня была безрассудной или просто идиоткой?
И что там с риском? Что имел в виду Лобачевский, когда сказал: помоги ему. Помоги Мишке? Она покосилась на покорно шаркавшего рядом Кудыкина. Обычно разбитного и невыносимо вульгарного. А теперь настолько потерянного, что терялась она сама.
Как же не очевидна порой истинная суть людей. Макс не шутил и не юродствовал: он искренне хотел, чтобы она помогла Мишке. Почему? Что ему до какого-то там Кудыкина? Их что-то связывает? Бабуля права: семь раз проверь, один раз ответь, кто перед тобой.
Нет, бросить сейчас убитого горем оболтуса невозможно – унимая дыхание, финишировала Маняша со своим прицепом у дверей аудитории. Как говорит бабуля: лучше геморрой, чем муки совести, ибо первый лечится.
Поскольку они опоздали, очередь на зачёт уже сформировалась. Ей-то без разницы, а вот Кудыкину здесь отираться полдня не с руки. Маняша усадила его на подоконник и решительно отволокла в сторонку старосту группы.
– Кать, пропусти нас с Кудыкиным первыми.
Та посмотрела на тощего страдальца, уткнувшего нос в землю, и спросила:
– Что с ним? На нём лица нет.
– У Мишки мама умерла.
– Кошмар, – неожиданно искренно расстроилась Катрин. – У них же двое малых.
– Каких малых? – не поняла Маняша, покосившись на Кудыкина.
Тот послушно давил подоконник, не слыша и не видя ничего вокруг.
– Не знаешь? – как-то недобро усмехнулась Катрин. – Ну да, зачем тебе?
– Мне сейчас не до твоих подколок! – неожиданно для себя самой, окрысилась Маняша. – Мне нужно сдать за него зачёт и…
– Прости, – легко пошла на попятный Катрин. – Я реально не по делу. Короче. У Мишки две младших сестрёнки. Погодки: пять лет и шесть.
– Такие маленькие? – поразилась Маняша. – У них что, двадцать лет разницы?
– Ну, у его матери было три мужа. Какая разница? – раздражённо прошипела Катрин. – В общем, иди к нему, а я всё устрою.
И устроила. Когда первая пара отстрелявшихся выползла за дверь, она лично помогла запихнуть в аудиторию упиравшегося студента, которого препод ни разу не видел. И встретил удивлённым поднятием бровей.