Шрифт:
Пролог
– Машка!
Резкий окрик матери заставил вздрогнуть. В голове тренькнула струнка горькой досады. Нестерпимо захотелось забраться в старый бабушкин шкаф, который был почти на сто лет старше самой бабушки.
Дерево сладкого медового цвета, древние трещины, современный лак. Аляповатая в чём-то наивная резьба: завитушки, единороги, гербы со львами, похожими на белок. И скрипучие бронзовыми витые задвижки. Бабушкина память – капитал родителей. На который они обзаривались,
Но та стояла насмерть. В прямом смысле слова: вот похороните, тогда и обкрадывайте. Всё-таки она умница – сама собой затеплела на лице Маняши улыбка. Чистая душенька, дюжая воля – хвастался супругой покойный дедушка. Признаться самой себе, что твоя дочь… словом, пошла не в тебя – это сродни самоубийству. Но бабуле это оказалось под силу.
Во всяком случае, Маняше так оно и виделось: если на что-то потрачена жизнь, а результат плачевный, ты будто бы себя убил. Себя того, молодого, начинавшего дело со светлых надежд. С веры в себя: кто как, а уж ты-то реально справишься, ведь ты ого-го-го!
Бабулечка и была ого-го-го. Жаль, что дочь у неё…
– Иго-го-го, – пробухтела она под нос, прислушиваясь к давным-давно чужому для неё «задверью».
Огромному постылому миру квартиры, где в кромешной потусторонней душной тьме-тьмище она когда-то наряжала с родителями ёлку. Играла с отцом в салки, носясь по необозримой гостиной вокруг огромного стола. И где остались всего два пристанища, пригодные для того, чтобы дышать полной грудью: собственная спаленка и кабинет бабули. Её конура, куда запрещено входить всем, кроме внучки.
– Машка! – дробно застучал в дверь согнутый палец матери. – Прекрати нелепую демонстрацию и немедленно открой.
Она вздохнула и запустила открытую на компе вкладку, дерзко прибавив громкости:
Утро красит нежным светом
Стены древнего Кремля.
Просыпается с рассветом
Вся Советская земля.
В стену, что разделяла их с бабулей, одобрительно бухнули чем-то тяжёлым. Скорей всего пресс-папье с профилем Сталина: оно всегда под рукой на рабочем столе.
– Прекратите! – раздражённо потребовала мать, отстучав новую порцию морзянки по двери. – Открой или я вызову мастера! И он, наконец, выломает этот паршивый замок!
Кипучая– надрывались колонки –могучая,
Никем непобедимая –
Страна моя…
– Кирилл! – призывный требовательный вопль матери удалялся вокзалом старого городка, в который ты больше никогда не вернёшься.
Впрочем, вернётся – и ещё как. Потому что отец больше не играет с ней в салочки. И не читает, и не спорит, и не обсуждает фильмы – даже вместе с дочерью их не смотрит. Потому что сказать ему либо нечего, либо неинтересно до оскомины. До отвращения, что читается в его прищуре каких-то выцветших неродных глаз.
Маняша вздохнула, вылезла из-за стола и пошла сдаваться. Щёлкнул замок, скрипнула дореволюционная дубовая дверь. Что-то крякнул хохлатый белый потасканный попугай, купленный ещё в девяностых. В угоду нагрянувшей тогда новой моде.
– Не начинай, – досадливо поморщилась она, плюхнувшись в кресло.
– Кррреатив, – одобрил её выходку попугай. – Кррреатив. Крррюшон. Крррюшон.
– Заткнись, – без надежды на успех попросила Маняша.
– Кррреатив. Куррва-куррва-куррва… Гррра!
Запущенный в клетку тапок всколыхнул скучное существование ленивой избалованной птицы. Попугай забил крыльями, защёлкал клювом по прутьям, заскрипел когтями по толстой перекладине. Подлец обожал дорогущий импортный миндаль и привлекать внимание.
Отец вырос в дверном проёме неотвратимой судьбой, наобещавшей впрок массу пустопорожних нотаций. Чего хочет женщина – любил хохмить дедуля – того хочет Бог. Прямо в точку. Захотела мать из доброго умного заботливого мужа сделать вечно угрюмого бизнесмена и зануду – получите.
– Мария, неужели нельзя хотя бы день прожить без эксцессов?
– Экссесефф! – дурным голосом поддержал отца попугай. – Экссесефф!
– Заткнись! – дружно рявкнули отец и дочь.
Как не прискорбно, что-то общее у них осталось – жаль, что не из лучших чувств.
– У меня послезавтра зачёт, – захлопнув душу, откуда уже повеяло дурным холодом препирательств, обосновала дерзкое поведение Маняша. – Если хотите, чтобы я окончила четвёртый курс, создайте условия. И у меня получится. А у вас получится оставить меня в покое хотя бы на день?
– Ты не забыла, что послезавтра мы едем за город? У Николая Игнатьевича юбилей.
Голос отца дрогнул ровно в той степени завистливого пиетета, на какой мог претендовать без пяти минут олигарх. Не старый друг, с которым они учились в одном классе и служили в одной части. Фактически прожили бок о бок всю жизнь. А именно акула большого бизнеса, куда с пробивной неспособностью отца ему ни за что не вскарабкаться.
Зацени цену штучки – говаривал Маняшкин одногруппник Кудыкин, выхваляясь очередным айфоном или абсолютно не нужным ему гаджетом. Зацени цену дружбы – гадливо проквакала где-то в глубине души юношеская вечно перегибающая тварь, не знавшая цену жизни. Умом она это понимала – справиться с собой получалось с пятого на десятое.
Что-то с недавних пор забродило заколобродило в незатейливом нутре тихой воспитанной девочки. Из приличной семьи, прилично поднаторевшей в показухе и лицемерии. Тянуло бунтовать и лично неприлично выражаться. Выражаться стеснялась: маты в её исполнении звучали неуклюжим несуразным клёкотом. На смех курам! А вот бунтовать получалось всё лучше и лучше.