Наша первая революция. Часть I
Шрифт:
Развитие капиталистических отношений порождает необходимость в таком гражданском правопорядке, который облегчал бы подвижность товаров, в том числе и главного товара – рабочей силы. Рынок безличен, и для того, чтобы он функционировал плавно, без лишних трений, он нуждается в законе, равном для всех. Применение закона, дабы последний не оставался пустым звуком, должно быть поручено самостоятельному, «нелицеприятному» суду.
Таким образом, на почве элементарнейших потребностей купли-продажи, найма рабочей силы, борьбы за расширение внутреннего рынка торгово-промышленный капитал неизбежно приходит на известной стадии своего развития к программе либерального гражданского порядка. Свобода передвижения, уничтожение сословных ограничений, равноправность, равенство пред судом, гласность – все эти условия гражданского обихода становятся в такой же мере необходимы капиталу, как железная дорога, транспортная контора и учреждения кредита. Прежде чем подойти к вопросу о формах государственной власти, буржуазно-капиталистический либерализм естественно выдвигает программу реформ гражданского правопорядка. В течение 80-ых и 90-ых годов, т.-е. в эпоху крайне интенсивного развития русского капитализма, либеральная пресса с удивительной неутомимостью и ограниченностью популяризовала отдельные требования «нормального гражданского правопорядка». Она создала
75
Александр II (1818 – 1881) – русский император, официально именовавшийся «освободителем». Его воспитанием руководили реакционный капитан гвардии Мердер и не менее реакционный по своему образу мыслей поэт В. А. Жуковский. Вступил на престол 19 февраля 1855 г. Царствование Александра II ознаменовалось так наз. «освобождением крестьян» от крепостной зависимости. Зная, как воспримут крестьяне грабительский манифест 19 февраля 1861 г., Александр II заранее принял необходимые меры для усмирения крестьянских бунтов, которые должны были возникнуть на почве манифеста. Отмена крепостного права пошатнула все здание крепостнического государства и заставила Александра пойти дальше по пути приближения России к типу буржуазно-капиталистических государств западной Европы. За крестьянской реформой последовали судебная, земская, воинская. Однако, разумеется, никаких уступок в области ограничения самодержавия сделано не было. Правительство Александра II особенно ярко проявило себя во время польского восстания 1863 г. Неслыханно жестокое усмирение польского восстания и насильственная русификаторская политика Александра II оттолкнули от него всех, веривших ранее в его гуманность. После подавления польского восстания и выстрела Каракозова в царя (4 апреля 1866 г.) Александр II решительно переходит на путь откровенно реакционной политики. У власти становятся отъявленные консерваторы. Начинаются жестокие гонения на печать, пересматриваются университетские и земские реформы. Начинается жестокая пора диктатуры Муравьева-вешателя. При Александре II в России особенно сильно развились и укрепились революционные народнические организации, против которых правительство повело беспощадную борьбу. Александр II был убит 1 марта 1881 г. по приговору партии «Народной Воли».
Дальнейшая законодательная деятельность и рядом с нею административная практика самодержавной бюрократии представляют картину естественных усилий абсолютизма извергнуть или, обезвредив, ассимилировать все элементы инородной правовой культуры. Эта борьба абсолютизма за самосохранение, все более и более враждебная коренным потребностям товарного производства и товарного обмена, неизбежно возбуждала и питала капиталистическую оппозицию.
Указ 12 декабря 1904 г. представляет собою новую попытку абсолютизма, на этот раз безнадежно-запоздалую, пойти навстречу «потребностям страны», не останавливаясь перед «внесением в законодательство существенных нововведений», но всецело оставаясь при этом на почве «незыблемости основных законов империи».
Если б государственная практика самодержавия могла быть хоть сколько-нибудь примирена с либеральной программой гражданских отношений, торгово-промышленная буржуазия была бы надолго удовлетворена. Но остается несомненным – как ни истрепала либеральная пресса эту мысль – что самодержавный строй, т.-е. иерархическое господство безответственной бюрократии, совершенно непримирим с законностью, гласностью, независимостью суда и гражданским равноправием. Именно поэтому капиталистическая оппозиция, исходя из программы гражданского равноправия и отнюдь не сходя с почвы своих классовых интересов, должна была от требования реформ перейти к требованию реформы. Народное представительство, орган законодательства и контроля, выдвигается, как необходимая гарантия прочного гражданского правопорядка, на передний план. Фабрикант и купец становятся конституционалистами.
II. «Внутренний рынок» требует парламентаризма
Для того, чтобы нащупать классовые основы либеральной программы представителей капитала, достаточно рассмотреть записки и петиции промышленных съездов, «совещательных контор», биржевых и кредитных обществ и, наконец, адреса купеческих дум. Все эти документы поражают деловым реализмом и политической прозаичностью. Тут нет ни абстрактных деклараций, ни политического сентиментализма, ни той неопределенной романтики, которая ничего не прибавляет к программе по существу, но маскирует ее классовые грани. Ничего подобного! Аргументация целиком ведется от интересов и нужд промышленности, торговли, кредита, – от них исходит и к ним возвращается.
Открытое оппозиционное выступление торгово-промышленного капитала в широких размерах начинается после 9 января.
Фабриканты и заводчики Москвы и московского района очень выразительно формулировали после повсеместных январских стачек свое политическое credo, нашедшее вскоре сочувственный отклик в собрании петербургских фабрикантов. "Несомненно, – гласит московская записка [76] – что промышленность находится в теснейшей связи с устойчивостью правовой организации страны, с обеспечением свободы личности, ее инициативы, свободы науки и научной истины, просвещением народа, из которого она вербует рабочие руки, тем менее продуктивные, чем они невежественнее". «Отсталостью, как прямым последствием непрочного правового порядка, поколеблено положение России на мировом рынке, и отодвинута ее роль, как страны промышленной, на второстепенный план». Наконец, «нельзя не признать, – гласит записка, – что на положение промышленности и благосостояние рабочих оказывает вредное влияние расстроенное финансовое хозяйство страны, для урегулирования которого необходимо участие общественного элемента в обсуждении бюджета».
76
Эта записка была составлена в конце января 1905 г. крупными московскими фабрикантами и заводчиками. Записка была прочтена на собрании фабрикантов Петербурга, где получила полное одобрение.
Записка с. – петербургской конторы железозаводчиков, повторив цитированные соображения московской записки, говорит: «До сих пор русскому промышленнику не дано было принимать деятельного участия в развитии русского народного хозяйства, хотя бы потому, что проявление частной промышленной инициативы у нас крайне стеснено. Акционерное дело, железнодорожное строительство, земельный, городской и коммерческий кредит – все это в России продукт правительственного усмотрения»…
«Никакое предприятие, – говорит докладная записка могилевского общества взаимного кредита, – не может быть самодовлеющей силой; его успех зависит не только от правильной постановки дела, но также от рынка, от обеспеченности потребителя, от существующего правопорядка… от положения прессы… от устойчивого экономического порядка, гарантирующего спокойное эволюционное развитие без крахов, колебаний, без вооруженных восстаний и насильственных действий»… При нынешних же условиях «эволюционное» развитие невозможно. Хозяйство падает. Обрабатывающая промышленность, «несмотря на сильнейший протекционизм», остается на низком уровне. «Напряжение, которое при участии некоторых кредитных учреждений, – продолжает интересная записка могилевского кредитного общества, – было сделано в последние два десятка лет нашей индустрией и казавшееся ее расцветом, привело только к полному разорению слишком смелых предпринимателей и грандиозному краху и сильнейшему падению, а в иных случаях и полному обесценению многих дивидендных и фондовых бумаг». Кровавая война на Дальнем Востоке еще усугубила тяжесть этого положения. «Наши процентные бумаги, даже государственная рента, стремительно упали еще ниже, промышленность и производство почти совсем замолкли, кредит и доверие совершенно иссякли».
Выгоды бешеного протекционизма, падающие не на промышленность, а на небольшую группу привилегированных хищников-монополистов, не могут примирить капитал с прогрессивно-растущей внутренней анархией, – и одна отрасль промышленности за другой переходит в оппозицию. «И ты, Брут?» – вопит цезарь «Нового Времени», видя, как московские мануфактуристы-старообрядцы, хранители древнего благочестия, прикладывают свои руки к конституционным «платформам». Но уже ничто не остановит мануфактурного Брута. Он идет в первом ряду капиталистической оппозиции. Мануфактура, работающая на массового потребителя и наиболее зависящая от покупательной силы населения, гораздо непосредственнее отражает на себе общее расстройство хозяйственной жизни и культурный застой. Вот почему московская дума и московский биржевой комитет, так тесно связанные с мануфактурной промышленностью, оказываются наиболее способными к восприятию политических обобщений. «Народное благо» для них не простой оборот речи, нет, это – реальность, это – внутренний рынок. Подобно московским, петербургские мануфактуристы очень трезво указывают на связь между хлопчатобумажным рынком и программой широких государственных реформ. Их докладная записка министру финансов напоминает, что петербургские фабриканты неоднократно делали представления министру финансов о тяжелом состоянии такой важной отрасли промышленности, как хлопчато-бумажное производство. «Покупательная способность населения, – говорит записка, – видимо истощена, и вынужденное (пошлиною на хлопок) высокое состояние цен на хлопчато-бумажные изделия встречается с крайним ослаблением спроса. Петербургские мануфактуры работают последние годы с ничтожною прибылью и даже в убыток; три из них в самое последнее время погибли».
Металлургическая промышленность гораздо более аристократична, она интимнее связана с казенными заказами, и ей труднее оторваться от бюрократической пуповины. Она консервативнее. Но и ее толкнула в оппозицию логика ее собственного развития. Казенные заказы не могли поспевать за потребностью металлургической промышленности в рынке. Произвол в распределении казенных заказов раздражал отдельные группы металлургов, а внезапное сокращение этих заказов загоняло металлургов в тупик. Благодетельная зависимость от министра финансов превращалась в удавную петлю. Это положение отчетливо констатирует «контора» железозаводчиков в своей записке. «После того, – говорит она, – как русская железная промышленность перестала быть, главным образом, поставщицей по казенным заказам, после того, как русскому железному промышленнику пришлось усиленно искать сбыта своим товарам среди частных потребителей, неустроенность нашей народной жизни, с крайне слабой потребительной способностью страны, стала для русского железного промышленника очевидным и крайне тягостным явлением». Можно ли выразиться яснее? «Неустроенность народной жизни», нищета, бесправие и одичание масс стали для металлургов «тягостным явлением» лишь тогда, когда им пришлось искать сбыта своим товарам среди частных потребителей.
Столь же ясно формулирует эти мысли цитированная выше коллективная «докладная записка с. – петербургских заводчиков и фабрикантов господину министру финансов» (от 31 января 1905 г.). «Промышленное оживление конца прошлого десятилетия, – жалуется записка, – быстро сменилось общим кризисом и угнетенным состоянием, с полной очевидностью выяснившими, что промышленность не может процветать там, где народ бедствует, что здоровый рост промышленности зависит, прежде всего и главнее всего, от покупательной способности населения. Поощряемая казенными заказами и приливом иностранных капиталов, металлическая промышленность быстро пришла к выводу, что будущее и даже настоящее зависит от потребления железа населением». Что же касается этого последнего вопроса, продолжает записка, то «созванный министерством финансов специальный съезд о мерах к усилению потребления железа населением хорошо выяснил, что такое потребление предполагает непременным условием поднятие народного благосостояния, распространение образования, развитие промыслов, коренное изменение условий жизни сельского населения, ныне приниженного, хозяйственно истощенного, бедного». «Металлическая промышленность в среднем удовлетворяется 2–3 процентами на капитал, – уверяет записка, – и только некоторые заводы, благодаря вызванным войною казенным заказам, обнаруживают временное благополучие».
Промышленники и заводчики отсталого Урала присоединяются к записке совещательной конторы железозаводчиков. «В России нет ни твердо обеспеченного правопорядка, ни гражданской свободы, – говорят они, – и в этом лежит главная причина тех неурядиц, которые приходится переживать нашей промышленности». «Отсталость законодательства особенно отражается на подвижной и чуткой промышленности. Так, реформа акционерного закона стоит на очереди более 30 лет, пересмотр паспортной системы потребовал 45 лет и до сих пор еще не закончен в самой важной своей части – отмене паспортов. Издание нового вексельного устава было плодом 12 комиссий на протяжении 55 лет. Развязка поземельных отношений на Урале растянулась на полстолетия». К бессмысленным законам присоединяются произвольные циркуляры. Непостоянство экономической политики порождает крайнюю неустойчивость многих предприятий. «Протекционизм, – заявляют уральцы, – полезен при подобающей политической обстановке и экономической свободе, как в Соединенных Штатах, при постоянной же опеке он приносит только вред. Главный тормоз в развитии русской промышленности – это отсутствие внутреннего рынка»… Политические выводы уральских промышленников те же, что и у конторы железозаводчиков.