Наша первая революция. Часть I
Шрифт:
Что же совет министров? Обращаемся к мемории. «Отнесясь к вопросу сему с полным сочувствием (sic!), – говорит она, – совет министров, по обмене выраженных по существу его мнений, не мог прийти по оному к какому-либо окончательному заключению».
Очевидно, что даже при «полном сочувствии» этот вопрос не так легко взять в свои руки. «Применение единообразного цензового начала для всего населения империи делает, очевидно, невозможным, – поясняет мемория, – параллельное допущение совсем иного начала для класса фабрично-заводских рабочих… Получить избирательные права он мог бы лишь при выборах всеобщих, применить которые, как это было разъяснено выше, по условиям времени, представляется у нас совершенно невозможным» (там же, стр. 43). Вот к какому выводу пришел совет министров, когда призрак пролетариата внезапно прервал его государственное творчество. Мы с благодарностью принимаем этот давно знакомый нам вывод из рук совета министров. Запомним же раз навсегда твердо: получить настоящее право голоса пролетарий
Класс, лишенный собственности, класс, лишенный официального образования, класс, лишенный оседлости – пролетариат, не мирится ни с каким цензом. Всякое избирательное ограничение поражает, прежде всего, пролетариат. Класс социально однородный – пролетариат, не дает бюрократии никаких зацепок для искусственного отбора. Об эту социальную однородность, как о каменную стену, разбилась даже испытанная благожелательность г. Витте к рабочему классу. И совету министров не оставалось ничего иного, как «с симпатией» повертеться вокруг вопроса о «многочисленном ныне классе фабрично-заводских рабочих» и… «не прийти по оному к какому-либо окончательному заключению».
IX. Вопрос об евреях
Для того, чтобы отдать полную дань бескорыстным симпатиям совета министров к «многочисленному ныне классу фабрично-заводских рабочих», мы должны коснуться еще одного эпизода из работ совета.
По первоначальному проекту гофмейстера Булыгина евреи не допускались к выборам «впредь до пересмотра действующих о них узаконений». Совет с этим не согласился. «Как известно, пересмотр тех или других сторон еврейского вопроса, – не без юмора говорит совет в своей мемории, – тянется уже около столетия; когда представится возможным прочно его разрешить – предсказать невозможно». Поэтому иносказательная отписка гофмейстера Булыгина могла бы, по мнению совета, «подать повод (sic!) к обвинению Правительства в отсутствии решимости ясно высказать принятое им по этому предмету отрицательное решение» (там же, стр. 26). Что же касается существа вопроса, то совет думает, что лишение евреев избирательного права "несомненно раздражит еще более эту национальность, и ныне уже, благодаря экономическим и правовым условиям своим, находящуюся в значительной своей части в состоянии брожения… «Между тем, – спрашивает себя совет, – что повлечет за собою дарование евреям этого права?» – И отвечает: «С предположенным гофмейстером Булыгиным установлением ценза от участия в выборах будет фактически отстранена вся главная масса еврейства – его пролетариат… А при таких условиях, – заключает совет, – предполагаемое устранение евреев, представляясь по политическим и практическим соображениям мерою неудобною, не обещает и никаких полезных результатов, следовательно подлежит отклонению как по основаниям справедливости, так и по соображениям политической осторожности» (там же, стр. 27).
Таким образом, считая, что еврейство находится «в значительной своей части» в состоянии брожения, благодаря своим экономическим и юридическим условиям, совет находит, однако, невозможным «предсказать», когда эти условия будут радикально изменены. Совет полагает, что к успокоению возбужденной части евреев «надлежит стремиться всеми возможными мерами», в том числе и дарованием избирательных прав, – и наряду с этим совет утешает себя тем, что фактически от выборов все равно будет отстранен пролетариат, т.-е. та именно «главная масса еврейства», которая находится в брожении и которую надлежит успокаивать всеми возможными мерами. Таковы удивительные зигзаги, которые выписывает мысль законодательствующей бюрократии!
Мы только что были свидетелями того, как чувства справедливости и симпатии к пролетариату заставили ее искать (правда, безуспешно) путей к допущению рабочих представителей в Государственную Думу, – и вот мы видим, как бюрократия под давлением все того же чувства справедливости допускает в Думу еврейскую буржуазию, утешая себя тем, что из Думы начисто изгнан еврейский пролетариат. Так бюрократическая справедливость дважды торжествует, – и каждый раз на особый лад!
X. «Общий всем народам экономический процесс»…
Революция разрушает много фикций и много иллюзий. Она раз навсегда уничтожила мистическую идею о нашей самобытности и заставила даже гофмейстера Булыгина заговорить об «общем всем народам экономическом процессе». В то время как г. Шипов подкрепляет свои самобытно-славянофильские идеи цитатами из Дайси, [151] революция вскрывает общечеловеческие законы классовых отношений. Во всей контрреволюционной работе царского правительства, в чередовании страшных репрессий с либеральными заигрываниями, в его усилиях раздробить и обессилить народное движение национальной травлей, в его попытке усмирить и приручить имущую оппозицию призывом ее представителей в совещательную Думу… – что во всем этом «самобытного»? Или – в поведении нашей либеральной земской и городской оппозиции, в ее тактике, приноровленной к бюрократическим веяниям, нерешительной, неспособной слить буржуазную оппозицию с движением народных низов, методически повторяющей все ошибки и преступления европейской буржуазии, – что тут «самобытного»?
151
Дайси – английский юрист, автор известной книги «Основы государственного права Англии».
Все это уже было. Если что отличает переживаемую нами эпоху революционной ломки от соответственных периодов европейской истории, так это большее развитие у нас капиталистических отношений, более глубокая классовая дифференциация внутри освобождающейся буржуазной нации и, как результат этого, несравненно более самостоятельная роль пролетариата. Это, конечно, вовсе не опровергается тем фактом, что законодательствующий гофмейстер делает попытку лишить пролетариат избирательных прав. Гофмейстер уйдет так же внезапно, как внезапно он пришел. А пролетариат разовьет еще всю ту революционную энергию, которую вкладывает в него «общий всем народам экономический процесс».
Было бы слишком плоско искать корней современного освободительного движения "в глубине веков – в Новгороде и Пскове, в запорожском казачестве, в низовой вольнице Поволжья, в церковном расколе, в протесте против реформ Петра с призывом к идеализированной самобытной старине {33} , и пр. и пр., как это делает беспомощная либеральная мысль, живущая в мире формальных аналогий, идеологических теней и безжизненных абстракций.
Борьба за демократическое обновление России коренится всецело в условиях новой социально-исторической эпохи. Те самые товарно-капиталистические отношения, которые окончательно уничтожили хозяйственную культуру «самобытной старины», создавшую в свое время Новгород, запорожское казачество и раскол, выдвинули современную революционную борьбу. Она целиком выросла из капитализма, ведется силами, сложившимися на основе капитализма и непосредственно, в первую очередь, направлена против феодально-крепостнических помех, стоящих на пути развития капиталистического общества. Искать предтеч современного революционного движения в Новгороде или в Сечи можно разве с таким же основанием, с каким революционная английская буржуазия времен Кромвеля [152] искала своих предтеч в библейских преданиях.
152
Кромвель (1599 – 1658) – лорд-протектор Англии. Выдающийся политический деятель в эпоху Великой Английской Революции (1640 – 1659 гг.). Будучи непримиримым врагом монархии Стюартов, Кромвель выдвинулся, как один из руководителей революционной партии индепендентов. В наступившей гражданской войне Кромвель проявил себя талантливым полководцем. Будучи главным руководителем революционной армии, он подавляет все монархические выступления. После казни короля Карла I Кромвель распускает так называемый «долгий» парламент и провозглашается лордом-протектором. Созвав новый парламент, он, однако, вскоре распускает его за слишком радикальные требования. Став фактическим диктатором Англии, Кромвель возбуждает против себя как сторонников монархии Стюартов, так и крайних левых, неудовлетворявшихся единоличной политикой Кромвеля. С теми и с другими Кромвель вел ожесточенную борьбу. За период его господства Англия выдвигается в первый ряд европейских держав. Со смертью Кромвеля заканчивается период Великой Английской Революции. После его смерти королевская династия Стюартов была восстановлена.
«Смута» старых веков имела не только другие лозунги, другие субъективные цели, но и другую объективную природу. Она создавалась натурально-хозяйственной средой. Изолированные друг от друга, хозяйственно независимые, себе довлеющие организмы боролись за свою независимость от слагавшейся на их основе, их соками питавшейся и насильственно соединявшей их военно-государственной организации. Это не была борьба за известные гарантии государственного существования, но борьба разрозненных ячеек за независимость от слагавшейся государственности.
Эта борьба не имела государственного размаха и политической оформленности, ибо несвязанные друг с другом органическою связью, охранявшие свою особность натурально-хозяйственные ячейки могли вести лишь хаотическую партизанскую борьбу. В раздробленности этой борьбы и примитивности ее социально-экономических оснований и лежит причина ее поражения.
Товарное хозяйство связало ячейки, столь дорожившие своей изолированностью, в одно органическое целое, и на этой новой хозяйственной основе создало современные города как нервные центры экономической, политической и вообще культурной жизни. Патриархально-азиатский деспотизм и вся та социально-правовая обстановка, которую он выражает, давно уже стали помехой элементарному по своей природе процессу хозяйственного развития страны. Тот же процесс создал и силы, смертельно враждебные абсолютизму, и толкнул врагов на путь борьбы. Борьба прошла уже через несколько фазисов, но она еще далеко не развернулась во всей своей широте. Положение о Государственной Думе представляет собою бюрократически закрепленное отражение одного из фазисов в процессе революционной ликвидации устоев старой азиатской, варварской России.