Наша светлость
Шрифт:
– Это... это просто салон... литературный, - леди Элизабет выдохнула с какой-то непонятной обреченностью.
– Я еще удивилась, что Меррон понравилось. Она обычно избегает... а я заставила пойти и она... она сказала, что там все иначе.
А тетушка постеснялась задавать неуместные вопросы. Ей было в радость, что у дорогой племянницы появилось увлечение, приличное для молодой леди.
Что плохого в литературном салоне?
– И вы не спрашивали, какие книги
...если те, которые он предполагает, то убрать участников будет еще проще. Вот только его бестолковая невеста вряд ли обрадуется подобной заботе.
А скандалов Сержант не любил.
– Я хотела пойти, но Меррон сказала, что мне не будет интересно. Я решила, что она стесняется. Она очень стеснительная девочка. Да, она своевольна, но... но она никому не желает зла!
Только равноправия для всех и свободы воли, которая и позволяет не оглядываться на некоторые запреты, вроде хишемской травки. Свободные люди сами выбирают свою жизнь.
И надо лишь подняться над предрассудками.
Сержант такое уже слышал.
– Леди, у вашей племянницы избыток свободного времени и энергии, которую вы пытаетесь направить в привычное вам русло. Но для нее это не подходит. Вы собираетесь запретить ей бывать в этом салоне, но запрет повлечет за собой обман.
Кивок. И вздох. Кажется, леди Элизабет уже имела печальный опыт запретов.
– Салон в скором времени прекратит свое существование. Но мне нужно время. Вы лучше меня знаете Меррон. Чем ее отвлечь? Что ей может быть интересно настолько, чтобы забыть о... литературе.
Леди Элизабет молчит. Думает, пытаясь понять, насколько возможно сказать то, что она сказать собирается. Она знает ответ. Но не решается поделиться знанием, поскольку считает увлечение Меррон если не неприличным, то всяко для леди не подходящим.
Даже любопытно стало.
– Ей... ей всегда была интересна... медицина.
И выражение лица добрейшей тетушки становится несчастным. Она боролась с пагубым влечением, но не преуспела.
– Я ее убеждала, что не бывает женщин-докторов, но...
– Здесь не бывает. Во Фризии были. И вряд ли в чем-то уступали мужчинам.
Опять его неправильно поняли, иначе откуда это удивление смешанное с суеверным ужасом. И робкий вопрос:
– Вы же не собираетесь позволить ей...
– Собираюсь. Если ей действительно нравится...
Занять дня на три-четыре. А дальше - как выйдет. Хорошо бы вышло, потому что количество глупостей, которое способна сотворить энергичная женщина при наличии свободного времени, неиссякаемо.
– У... у нее есть предрасположенность. Но она ведь женщина!
Беспокойная. Своенравная.
Не похожая на других.
А предрасположенность - это замечательно.
Вспомнился Дерек, бестолковый рыцарь, прибившийся к отряду Сержанта. Он чудесно играл на скрипке, которую повсюду возил с собой, не забывая каждый вечер протирать дерево особым средством. А вот о мече он вспоминал куда как реже.
Он был чужим среди рыцарей, хотя никогда не жаловался на словах.
Играл только, музыкой разгоняя и ночь, и холод. Среди наемничьего сброда не находилось того, кто отказал бы Дереку в месте у костра, пусть бы прочие гербовые кострами брезговали.
И Дереком тоже. Как можно меч предпочесть какой-то скрипке?
Он продержался до весны. И погиб как-то совсем уж по-глупому... ни подвигов, ни славы. Ничего, чем было бы гордиться роду. Этот рыцарь был миру не нужен, а скрипач, глядишь, и пригодился бы.
Пожалуй, леди Элизабет поняла бы, сумей Сержант рассказать эту историю. Только вот с историями у него получалось еще хуже, чем с женщинами. Поэтому Сержант предпочел сменить тему беседы.
– Вчера я ждал от Меррон несколько... иной реакции.
Пинка. Пощечины. Возмущенного вопля. Или фарфоровой кошечки в голову...
– Объясните, что случилось?
Сомнения.
Сержанту все еще не верят. Он чужак, а дело внутрисемейное. Грязное. И непристойное настолько, насколько возможно быть непристойным давным-давно похороненной семейной тайне. Но Сержант не отступит. Он помнит выражение лица Меррон, ужас в ее глазах и беспомощную попытку заслониться.
Она лепетала, что будет вести себя хорошо.
Честное слово.
И тетушкино упрямое молчание не к месту. Почему она не понимает, что делает лишь хуже?
– Леди, я не хочу допустить еще одну ошибку. Мне нужно знать, что с ней было, чтобы не позволить этому ей навредить.
Запертый страх, однажды выбравшись на свободу, опасен. Сержанту ли не знать.
– Моя сестра... вышла замуж довольно рано... и этот человек часто... воспитывал ее...
– И не только ее?
– Да.
– Все закончилось плохо?
– Кэтрин умерла, когда Меррон было пять лет. Два года он держал девочку при себе... я хотела забрать, но... а потом он нашел новую жену. И Меррон стала не нужна. Мы... мы заключили сделку. Я отдала мамино ожерелье, а он мне - Меррон... и она была такой тихой. Боялась буквально всего! Особенно мужчин. Но не плакала. Она у меня никогда не плакала. Вы не представляете, какое это было счастье, когда она впервые улыбнулась!