Наше дело правое
Шрифт:
Круг поединка. Смертный круг, из которого сможет выйти живым только один… или никто.
А круге — два человека-волка.
Круг поединка, сквозь который не пробиться снаружи. Даже командир не сможет пробить его, чтобы поделиться с тобой своей силой. Ты там один, совсем один лицом к лицу с противником. Да что там — пока поединок не закончен, ты даже увидеть нас не сможешь из круга! Увидеть — и понять, что ты успел, сумел, задержал, что мы вернулись, что враг снова будет отброшен…
Даже и этой поддержки тебя лишает магия круга. Пока поединок не окончен — ты один. Настолько один, как если бы нас никогда и на свете
Дилан. Дилан. Дилан!
Я напрасно думал, что мальчишка окажется легкой добычей. Мне не удается покончить с ним с одного удара. И не с одного — тоже. Мне даже не удается разозлить или напугать его настолько, чтобы он не сумел контролировать боевую ипостась и перекинулся полностью. Волка ли, человека ли я одолел бы сразу — и волком, и человеком он сразу станет слабее… но мне не удается заставить его перекинуться. Зато удается основательно его порвать — кровь так и струится из его ран… но и он подрал меня не меньше. Я сильнее, тяжелее, старше, опытнее — он гибок и неутомим… а еще — в нем больше ярости, и не слепой, а зрячей, расчетливой.
Расчетливой…
На что ты рассчитываешь, молокосос?
На то, что ты сумеешь победить меня?
Если бы тебе это удалось, ты победил бы не только меня. Весь отряд вынесло бы обратно в наш мир — и без всяких Врат. Такова сила круга. Но ты не сумеешь, просто не сможешь победить меня — так на что ты рассчитываешь?
Рано или поздно верх будет мой!
Рано или… поздно?
Так вот оно что… ты и не собирался победить меня! Ты собирался меня задержать! Отсрочить наше продвижение!
Злость на противника, а заодно и на самого себя — ну как я мог не понять очевидного! — едва не заставляет меня самого принять форму волка. Ах ты, мерзавец!
Пускай. Хитрость тебе не поможет. И даже круг, отгородивший нас, казалось бы, от всего внешнего мира, тебе не поможет! Потому что ветер несет в круг с луга алые пушинки — и они щекочут мое лицо, липнут к моей крови. Я ведь не только оборотень, как ты! У меня есть и еще одна способность. Она слабее, чем дар оборотничества, — иначе круг не впустил бы меня к тебе. Но она есть. И теперь, когда алые пушинки насквозь пропитались моей кровью, я могу пустить ее в ход даже в круге.
Души любят кровь.
Души, не сумевшие уйти… души, привязанные к миру сожалением, гневом, местью, любовью… души умерших, неспособные уйти от места их гибели… они любят кровь!
И теперь я могу позвать их — и они придут, испив моей крови, придут, покорные моему зову.
Ты рассчитывал, что будешь драться только со мной?
Ты просчитался.
Вот оно, мое воинство — павшие на этом поле. И неважно, кем они были — пусть даже и уроженцами этого мира, — они не признают тебя своим. Они покорны мне и только мне…
Ты можешь быть гибким и ловким, яростным и стойким, хитрым и расчетливым — тебе это больше не поможет.
Ты погибнешь — и очень, очень скоро!
Проклятия, похожие на вой, — и вой, похожий на проклятия. Таких звуков не исторгла бы ни людская, ни волчья глотка. Нечеловеческая сила человеческих рук. Клыки и когти.
Кровь. Много крови.
Она струится из ран, заливает глаза, во рту от нее солоно. Когда два оборотня сражаются, в этом нет ничего возвышенно прекрасного. Это клыки и когти, хриплый рык и очень много
Никогда в жизни я еще не был настолько один.
Я один… только я и он… только когти и зубы, только сила, только ярость… только я, и никого больше за моей спиной…
Темный холод пробирает меня до костей, темный, как осенняя вода, темный и шершавый — и шерсть у меня на загривке становится дыбом, — потому что он мертвый, этот холод… от него пахнет землей на краю незасыпанной могилы и старой кровью…
От него пахнет смертью. Старой смертью, давней… но она не знает, что она давняя — она пришла за мной сейчас…
Духи мертвых кружат вокруг меня.
Но я продолжаю сражаться.
Я пока еще не мертвый! Хотя бы еще несколько мгновений я не мертвый! А пока я живой — я не отступлю!
Мы оба залиты кровью, и призраки кружат вокруг нас…
Они щедро делятся с тобой своей силой, наделяют тебя ловкостью, помогают сражаться… но я пока еще жив — слышишь?!
Я потерял слишком много крови, ноги мои подкашиваются, и я падаю на колени — но я еще жив!
Мы ничем не можем помочь тебе. Пока твой бой не окончен, круг не подпустит ни нас, ни даже наши стрелы или шары с заклятиями не только к твоему противнику, но и к тем, кто по ту сторону круга ждет исхода поединка.
Мы можем только ждать. Только стоять, закусив губы, и ждать. Только стоять и смотреть.
Я стою и смотрю — и вижу, как седеет алое поле.
Одуванчики блекнут, выцветают. Седой, как смерть, пух летит по ветру.
И я едва удерживаюсь, чтобы не закричать, потому что я понимаю, что происходит. Но ничего, ничего не могу сделать…
Их слишком много.
И к тому же они уже призваны и подчинены… призваны и подчинены не мной. Сколько раз их пытались увести отсюда — и всякий раз безуспешно… потому что обычного призыва было мало! Кровь и предательство — то, что погубило их… только это и могло призвать их вновь… и теперь они пришли… пришли, покорные зову… они слышат только его и повинуются только ему — и чтобы заставить их слышать меня, обычного призыва мало!
Есть только одно средство. Только один зов.
Я вынимаю кинжал из ножен, провожу им по своей ладони — а потом…
Дорога мертвых разворачивается, словно свиток, незримая для живых.
Немыслимой мощью зов обрушивается на землю.
И зов этот слышен не только мертвым.
Вот она, ваша дорога домой… она ждет вас… вы устали бродить бесцельно и беспамятно среди живых? Вернитесь домой…
Но это для мертвых — дом и отдых, а для живых…
Для живых это — мертвая холодная пустота. Отчаяние — беспредельное. Тоска — настолько лютая, что любая смерть покажется избавлением. Пустота, отчаяние, тоска — неизбывная… она не снаружи, о нет, она внутри… она с тобой, она в тебе, она исполнена таким смертным одиночеством, что душа готова расстаться с телом…