Наше преступление
Шрифт:
И. А. РОДІОНОВЪ. 24 369
Первое, что увидла Прасковья, это была печь, приходившаяся какъ разъ противъ я кровати; на печи стояла зажженная лампа.
Леонтій, босой, всклокоченный и заспанный, хо-дилъ по изб съ рбенкомъ на рукахъ, надрывавшимся отъ крика.
— Ну, спи, мать чесн&я, спи, мой махонькой, чего злишься? Ишь горячая печенка. Роясокъ теб? На, рожокъ... *
И онъ, взявъ рожокъ со стола, сунулъ его соскомъ въ
— Молочка-то нту-ти, ишь што. Махонькой, а по-пимаетъ. Сычасъ теб коровушку подоимъ. Ишь гд -у насъ коровушка-то, на стол стоитъ...
И Леонтій, держа племянника на рукахъ, сталъ вливать изъ бутылки молоко въ рожокъ, но ребенокъ не унимался, толкалъ его руки и молоко проливалось на столъ.
Леонтій обругался и, наливъ таки молока, сунулъ опять сосокъ въ ротъ ребенку: Тотъ затихъ было, ча-сто и сладко зачмокалъ, но скоро опять выбросилъ со-сокъ, опять сталъ сучить ножками и кричать, но не съ пряшимъ дадрывомъ.
– — Ну, што жъ тб? Титьку захотлъ? — уговари-валъ Леонтій, мотая головой и бородой: — Да у меня нту-ти, совсмъ нту, дурачокъ. Вотъ подожди до утрія. Придетъ тетка и титьку принесетъ. А у меня нту-ти. Ау, ау...
И Леонтій сталъ осторожно раскачивать ребенка. Тотъ притихъ, закрылъ глазки и, посапывая носомъ, причмокивая, посасывалъ изъ рожка.
Но это продолжалось недолго. Видимо, ребенокъ, весъ пухленькій, безкровный, съ болзненно-блой, про-
зрачной кожй, страдалгь катарромъ жлудка. Опять онъ сталъ корчиться, закатываться и изгибаться всмъ своимъ маленькимъ тльцемъ. •
— Вотъ ., • руки отмоталъ съ тобой, — съ досадой сказалъ Леонтій. — Такъ-то, думаешь, и вкъ буду на -рукахъ качать? А кто за меня дло будетъ длать, а? Ты объ этомъ не думаешь?! Ну-ка, разжани еще разъ ротъ-то, такъ и тресну...
Прасковья давно уже еъ удивленіемъ смотрла на Леонтія и ребенка.
— Левушка, — наконецъ слабымъ голосомъ позва-ла она, — это кого ты нянчишь?
— Ну, што, очухалась, старуха? — спросилъ, на-клоняясь къ матери, Леонтій. — Думалъ, шти и тебя за-одно ужъ придется на погостъ свезти...
— Левушка,—говори крпче. Не слышу, штой-то...
— Эва, оглохла што-ль? — закричалъ Леонтій.
Старуха закивала головой.
— Вс ухи заложило, Левушка, и въ голов шу-митъ. -• _
— Чей робенокъ-то, спрашиваешь? — продолжалъ кричать Леонтій. — А погляди, не узнала? Твой вну-чекъ такой-то выросъ, съ добраго поросенка будетъ.
— Кйтюшкинъ сыночекъ? і •
— Да, Иванушка, Иванъ Ивановичъ.
— А ддко-то гд? — спросила Прасковья, н видя мужа на его обычномъ мст — на печк. Въ Рудев ночуетъ, што ли?
— Эва,—протянулъ Леонтій, и на глазахъ его бле-снули слезы. — Да ты не помнишь рази? Ддко-то дав- • но помёръ и сорочины ужъ прошли, скоро полгода бу-детъ. Я ужъ со счета сбился, сколько время ты прова-лялась. Никакъ двадцать три недли.
— 0-ой, — протянула старуха, съ недовріемъ по-качивая головой.
Въ первую минуту ей показалось страннымъ, что умръ‘мужъ, съ которымъ она прожнла боле полу-вка. .
—> Царство небесное, вчной покоій! — прошптала она, взглянувъ въ святой уголъ и прекрстившись.
— Ну, слава Богу, хошь одинъ-то развязалъ тб рукн, Левушка.
Но туть ж Прасковья и всплакнула.
— И Анюточка помрла, — сообщилъ Леонтій. — И этого н помнишь?
— Какая Анюточка? Н помню, Лева.
— А изъ двойняшекъ-то, внучка-то твоя. Этотъ-то остался, а та помрла. А кака была хорошнька д-вочкаі .
Суровое, заспанное лицо мужика засвтилось нж-ностью и пчалью.
— Ахъ, кака была двочка, мама! И пожила-то всего-на-всё три мсяца съ однимъ днеЧкомъ, на крикъ кричала и такъ-то полюбилась мн... Ночй съ ей н спалъ, на рукахъ качалъ и какъ возьму, бываЛо, такъ утихнтъ, признавала мня. Другі кто и н бери лучше, кричитъ. А ужъ глазки-то уей были, мама, — продолжалъ мужикъ, шлпая босыми ногами по гряз-ному, холодному полу, — што твои васильки полевые. Думалъ—выхожу, нтъ, помрла... Разъ подъ самое сердц подрзала. Кака была двочка! Ваньку вотъ жалю, да все н такъ, не^ доходитъ до сердца. А . Анюточка разъ подъ самое сердц подрзала...
— А Катя-то што, Лвушка? ’.
— А што-ясъ твоя Катя?! Какъ была, такъ дура дурой и осталась. Вона дрыхнетъ и горюшка мало. Ро-бнка сама н берегь, рази суншь въ руки, ну нян-читъ, да боязно и давать, какъ бы ни стравила*), го-воритъ: «щенокъ отъ сучки Миколая Пана». Грхъ одинъ.
*) Стрмить — повредяті..
— И такъ ты, Лсва. одияъ и маешься съ имъ?
— А какъ же?! Вдь не котенокъ, за дверь не выкинешь. Плачеп>, душ ігадрываеі*Ь и посордшуься. и поругаешься, а часомъ и поплачешь надъ имъ, и вотъ такъ и пробьешься до утрія...
• — Ты бы Егорушку взбудилъ.
— Егорушку! Жалко, мама. Тоже и за Игорушкой десять дловъ. За день такъ намается малый, што какъ довалитсн до лакки, спитъ, какъ убитый.
— Безсмнный ты мой часовой, — со слезами яса-лости сказала старуха. — што у кого ни случись. а без,-премнно упадетъ на Левушкину голову.
— Вчерась на суд были, мама. Убивцевъ Ивана Тимофеева судили...
— Ну? '
—1 На полгода отсидки присудили. Вс судьи за-куплены. Ватажный далъ 500 рублевъ въ долгъ Сте-пану-то съ Иваномъ Горшковымъ. Они вс деньгп и ввалили абвакату. За такія-то деньги кажнаго опрап-даютъ...