Нашествие хазар (в 2х книгах)
Шрифт:
– А ведь зря я сразу тогда не согласился, - упрекнул себя Мефодий.
– Брату после снадобий Клуда легче стало… Клуд-колдун…
– Но колдовством там и не пахнет, - ещё раз уверил я настоятеля монастыря.
– Сам видел…
– Отче, а врач от Фотия сделал что-нибудь доброе для Константина?
– спросил я Мефодия спустя некоторое время.
– А-а-а, - махнул он рукой.
– Отослал я его назад, и армянина тоже, толку от них никакого…
– Верно, им бы только кровь пускать…
К теме о врачевании философа мы больше не возвращались.
Наконец-то,
– Ну, брат Константин, буду, не хоронясь, лечить тебя. А ты уж слушайся меня во всём, - заявил он напрямик философу.
– Священной травой вербеной я изгнал одну хворь, теперь буду выгонять другую…
Клуд сходил к келарю, попросил у него ковригу белого хлеба и баклагу виноградного вина.
– А не много ли?… Что-то я не замечал, чтобы ты пьянствовал… - с елейной улыбкой сказал русу монастырский ключник, не по годам разжиревший.
– Нужно для дела… - ответил со злостью Клуд, а про себя промолвил: «Боров… Пройдоха!»
Убедившись, с какой неохотой келарь расставался с хлебом и вином, Клуд снова пошёл к Константину:
– Отче, скажи, чтоб быка завалить.
– Быка?!
– удивился философ.
– Да. Нам бычий пузырь понадобится.
– Хорошо… Наум!
– позвал своего любимого ученика.
– Сходи с Доброславом к келарю и от моего имени скажи, чтоб зарезали быка…
Худой и высокий, как учитель, Наум был слегка крючконос, с умными, карими глазами. Он по- свойски хлопнул по плечу Клуда, будто знал его всю жизнь, и просто произнёс:
– Пошли. Уговорим келаря, не то… - и показал кулак.
Конечно, кулак его нельзя и близко сравнить с кулачищем язычника, но Доброславу жест монаха очень пришёлся по душе, рассмеялся…
А к вечеру, когда принесли бычий пузырь, Клуд отправился в лес и стал отыскивать бузинное дерево. Нашёл недалеко от монастыря, сделал на стволе отметину, запомнил дорогу, воротился назад.
Целую ночь и ещё день, не смыкая глаз, он размачивал белый хлеб в виноградном вине и сушил на огне бычий пузырь. Подгадал ко времени, когда на небе народился молодой месяц.
– Вот и славно!
– довольно потирал руки язычник.
А по истечении суток, рано поутру, в одной нательной полотняной рубахе вышел он за монастырские ворота, поклонился только что вышедшему из-за земной тверди Ярилу, а поклонившись, стал сказывать первый наговор:
– На море, на Океане, среди моря Белого стоит медный столб, от земли до неба, от востока до запада; а в том медном столбе закладена медная медяница от болезней и хворостей. Посылаю я раба Константина к тому медному столбу, что на море, на Океане, и заповедаю ему своим словом заповедным закласть его болезнь в этот медный столб. А был бы с того заповедания Константин цел и невредим, и от болезни избавлен по всё время, по всю жизнь.
Потом Клуд взял кружку месива из вина и хлеба и с бычьим пузырём отправился в келью к Константину, который несмотря на немощь что-то чертил.
– Э-э-э, брат, - сказал Доброслав.
– Так не годится… С этого дня всякий труд надо оставить.
– Да не могу!
– взмолился философ.
– Надо, отче!
– настоял язычник.
– Иначе лечение прахом пойдёт… Ты же сказал, что будешь во всём меня слушаться.
– Ну, хорошо… Только опять позову Наума, - и когда его ученик появился, начал с ним шептаться, показывая глазами на листы.
– Всё сделаем так, как велишь, - заверил Наум Константина, собрал листы и удалился.
– Вот тебе пузырь, отойди в угол, отче, и помочись в него. Не стесняйся. А потом, что намешано в кружке, употребишь вовнутрь… Так будешь делать в течение девяти дней. Утром и вечером. Лежать и никуда не выходить…
Забрал пузырь с мочой, пустую кружку, затем в небольшом сараюшке развёл костерок, а когда тот разгорелся, подбросил в него сырой травы. Как только едкий дым заполнил помещение, затушил костерок и повесил бычий пузырь на притолоку.
Вечером Клуд проделал то же самое, только предварительно наговорил, обращаясь к месяцу:
– Месяц ты, месяц! Сойди ты, месяц, сними болезнь с Константина; его болезнь не мала, не тяжка, а твоя сила могуча. Возьми болезнь, унеси её под облака и сокрой…
Прошло девять дней. И - о, чудо! Не то от месива, не то от наговоров, но Константину стало намного лучше: лихорадочный румянец, покрывавший его щеки, пропал, начала выделяться мокрота при кашле, и уже не забивало одышливостью грудь.
– Вот и славно!
– приговаривал Доброслав.
– А теперь, Константин, я поведу тебя к бузинному дереву…
Философ опять с недоумением посмотрел на язычника, но ничего не сказал, лишь в глазах его засветилась искренняя благодарность.
Подойдя к низкому дереву, Клуд ножом осторожно срезал кору, сделал в стволе углубление и велел Константину сплюнуть туда мокроту, затем язычник приложил кору на это углубление и завязал тряпицей, чтобы приросло.
А бычий пузырь закинул на крышу сарая.
Константин прочёл молитву и перекрестился…
2
Отряд Чернодлава вот уже три недели шёл по берегу Танаиса, но до сотни воинов, иногда и больше, шаман пускал в степь для набегов на чужие кочевья или пограбить караваны купцов. Однажды у персидского кизильбаши отнял вместе с поклажей и несколько красивых рабынь-печенежек. Чернодлав решил поменять свиту Деларам на её соплеменниц, а русских девушек раздал сотникам… Это было сделано для того, чтобы никто не мог напомнить Деларам о Киеве и начальной цели её путешествия… Выпуская душу из тела печенежской девы, шаман всякий раз говорил о своей любви. И внушал мысль, что и она должна любить его, храброго и умного предводителя хазарского отряда, потому что так хочет и Повелитель Верхнего мира.