Нашествие теней (Светоносец - 1)

Джонсон Оливер

В ту ночь Вараш присягнул Фарану на верность. В ту ночь и в каждую ночь с тех пор Вараша сопровождали по лабиринту ходов под площадью в храм Исса, где он прикладывался к Черной Чаше - источнику вечной жизни в смерти.

В ту первую ночь густая черная кровь в Чаше вызвала у него отвращение, и ее медный вкус не покидал его, хотя он кубками вливал в себя воду. Он изверг обратно свой обед. Но с каждым новым глотком крови он все больше терял и свою чувствительность, и свою душу. Каждое утро его глаза все больше болели

от солнца, и он приступал к своим обязанностям, вслушиваясь в разговоры жрецов и примечая, кто из них уже преступил или вот-вот преступит черту, чье имя следует назвать Фарану, чтобы виновника убили или поместили в колодки на площади.

А кровь из Чаши еженощно вершила свою алхимию: Вараш уже чувствовал, как животворные соки сохнут в его жилах, сердце билось все реже, кожа делалась как пергамент, кости - как старое дерево. Первые признаки усыхания, в котором человек может жить во плоти и после смерти. В таком состоянии свет солнца гибелен, а тьма и тень приятны. Со временем Вараш достигнет того, что немногим удавалось: своего рода бессмертия. Но предательства и смерти, которыми он этого добивался, придавали этой будущей вечной жизни не более приятный вкус, чем вкус пепла.

Варашу хотелось забыться, как-то развеять свою тоску. Взяв пригоршню стручков с блюда на столике рядом, он посмотрел на них: это были стручки леты, дым которых уносит человека в рай, далеко от умирающего мира. Он бросил их на угли жаровни. Стручки затрещали, и комнату наполнил пряный удушливый запах, похожий на запах корицы. Запах крови и старости растворился в нем, и Вараш воспарил, подымаясь кругами к темным стропилам, где на рваных знаменах, повешенных там давно истлевшими руками, лежала пыль тех времен, когда солнце еще было юным.

Шумная возня за дверью прервала грезы Вараша - ему представлялась глубокая старина, Золотой Век, когда солнце ярко пылало над зрелыми полями и люди весело работали в них, пожиная обильные плоды своего труда... При взгляде на фигуру, возникшую в дверях, Вараш отпрянул назад в невольном испуге. Ужас маски грубо вырвал его из транса, в который он был погружен. На какой-то миг Вараш уперся взглядом в вошедшего, как зачарованный, и не сразу различил у него за спиной храмовых стражников, державших концы цепей, которыми человек в маске был скован.

По знаку Вараша один из стражей швырнул пленного вперед так, что тот повалился на пол перед троном. На неизвестном были одежды жреца Ре, изношенные и покрытые грязью странствий, не идущие ни в какое сравнение с расшитым одеянием Вараша. На груди виднелись мокрые пятна крови. Руки в перчатках сковывала за спиной цепь.

Жрец поднял голову и посмотрел на Вараша сквозь лишенные век глазные дыры своей маски. Вараш, чувствуя его пронизывающий взгляд из мрака, ответил тем же, постаравшись придать своему взору выражение холодного безразличия.

–

Не слишком приятное зрелище, святейший?
– Голос сквозь дерево маски звучал глухо и насмешливо, и за свои слова пленный поплатился пинком от одного из стражей. Он со свистом втянул воздух от боли, но маска ничуть не изменилась - бесконечно далекая от мира боли и страданий, чуждая всему человеческому.

Верховный жрец постарался, чтобы и его голос звучал, ничего не выражая:

– Я не вижу в тебе уважения к сану, жрец. Разве ты не узнал этих одежд?
– Вараш приподнял руку в богато расшитом рукаве.

– Как же - узнал.
– Все та же насмешка.

– И что же?

– Это одежды верховного жреца.

– Тогда ты должен вспомнить свой долг и выказать почтение, подобающее нашей вере.

– Не платье делает человека - так гласит старая пословица.

По знаку Вараша двое стражников обрушили град ударов на спину пленного. Снова он задохнулся от боли, и снова маска осталась неподвижной, пребывающей в недоступном боли измерении.

Холод прошел по спине верховного жреца, и он приложил все силы, чтобы сдержать дрожь в голосе.

– Видишь, что бывает с теми, кто говорит неподобающие вещи! Если боль доставляет тебе удовольствие, продолжай в том же духе, и мои люди щедро вознаградят тебя, - Вараш склонил голову набок, ожидая, что за этим последует, но жрец, к его удовлетворению, промолчал.

– Так-то лучше. Твое имя?

Жрец продолжал молчать и лишь после очередного пинка глухо вымолвил что-то.

– Громче!
– приказал Вараш.

На сей раз он хорошо расслышал ответ и снова содрогнулся, услышав:

– Уртред. Уртред Равенспур.

"Равенспур!" - мелькнуло в мыслях у Вараша. Так же прозывался и мятежник Рандел. Но Вараш, перерыв всю храмовую библиотеку, не нашел ни рода, ни места, которые носили бы такое имя. Одно несомненно: эти двое в родстве между собой, быть может, даже братья. Все начинает становиться на свои места. Теперь ясно, почему возник переполох во время жертвоприношения.

– Из какого ты храма?

– Я не из храма, - угрюмо ответил жрец.

– Тогда из какого монастыря?

Молчание пленника было вознаграждено новым ударом.

– Отвечай, собака!
– рявкнул стражник.

Жрец скривил шею, стараясь облегчить боль в спине.

– Из Форгхольма, - глухо выговорил он наконец.

Ага, подумал Вараш, Форгхольмский монастырь. Дело становится все более интересным. Из Форгхольма двенадцать лет назад прибыл и Рандел. Это гнездо фанатиков, замкнувшихся от мира в Огненных Горах; они крепче всех поклонников Огня хранят старую веру.

Вараш мгновенно принял решение: если он хочет узнать подробнее о деятельности этих людей, незачем, чтобы это слышала стража.