Нашествие
Шрифт:
Хозяин сарашей слушал внимательно, сочувственно кивал.
– Ладно, что это я, – спохватился Дмитрий, – отдыхаем же, а я – о делах. Всё, не хочу больше.
Откинулся на подстеленный дружинником лапник, посмотрел в небо. Заметил:
– Так и не улетел орёл-то. Не выглядел добычу. Неужели все зайцы в полях кончились?
– Говорю же: не за зверем он охотится. Другого ждёт, – сказал Хозяин.
– Жарко сегодня, – Дмитрий сел, вытер пот с лица, – пойду, искупаюсь.
Стянул рубаху тонкого фряжского полотна, скинул сапоги и портки. Пошёл
Вынырнул, в пять гребков одолел узкую протоку, вернулся на середину.
На берегу стоял гридень Воробей, смотрел внимательно за князем, готовый в любой миг броситься на помощь, если понадобится.
Сарашата позвали Хозяина: что-то у них не ладилось с коптильней. Старик ушёл, ворча.
Дмитрий лежал на спине, едва шевеля руками. Было легко, как в детстве: чистое небо (чёрный крестик орла Димка старался не видеть), тихая река, пустая до звона голова. Ни грозных монголов, ни списка закупок для ремонта городской стены. Только вкусные запахи с берега да дробь дятла в ближнем сосняке. Будто на выезде дедушкиной университетской компании на Ладогу, под Петербургом. Хорошо…
Сильный всплеск вернул к настоящему, заставил биться сердце. Дмитрий открыл глаза: чёрный орёл падал вниз, обречённо сложив крылья.
Поднял голову: гридень лежал в прибрежной воде, из спины торчала оперённая стрела.
И – тихо. Только тишина эта перестала быть безопасной.
Нырнул беззвучно. Плыл, пока ноги не нащупали глинистое дно. Пошёл к берегу, напряжённо вслушиваясь в шелест камышей. Наклонился над телом дружинника, потрогал древко. Глубоко стрела вошла, в самое сердце.
Уловил боковым зрение какое-то движение, распрямился – и захрипел.
Шею обожгла колючая петля аркана, затянулась так, что померк свет.
Август 1227 г., Тангутское царство
Вошла в шатёр, не глядя на согнутые спины свиты. Села на богатый трон, украшенный цзинскими мастерами – весь в золочёных драконах, с боковыми столбиками в виде замерших перед прыжком львов. Слишком просторно на сиденье одной: трон предназначался для двоих, великого хана и его старшей жены. Одиноко на таком…
К этим глазам, подобным звёздам, стремился вернуться Тэмуджин из походов. Запах этих волос мечтал вдохнуть, замерзая в зимней степи. И возвращался. И вдыхал…
Четырёх сыновей породили эти бёдра. Уже не заструится горячая кровь по жилам, не забьётся сердце, не наполнится тихой нежностью и благодарностью за полвека любви.
Ушёл. Опять ушёл в дальний поход, даже не обернувшись в седле. И не вернётся больше: будет ждать у огня в небесной юрте, согревая для неё ложе. Как она когда-то согревала, прислушиваясь: не зазвучат ли копыта его коня в ночи?
Жди меня, Тэмуджин. Я скоро приду. Только управлюсь с делами здесь, чтобы оставить в порядке тобой построенный дом. Жди меня,
Всё так же глядя поверх голов, сказала твёрдо:
– Никто не должен знать о случившемся, пока мы не возьмём Чжунсин и не приведём тангутов к покорности. Кто посмеет говорить о смерти хана за стенами этого шатра – лишится языка вместе с головой. Нукеры, вы слышите меня? Пусть ваши мечи не знают пощады к болтунам.
Три мрачных воина в чёрных латах, темник хишигтэна и его начальники дневной и ночной стражи, кивнули и приложили ладони к сердцу в знак готовности исполнить приказ.
– Дальше. Хишигтэну поручаю я похоронить тело Чингисхана так, чтобы ни люди, ни звери, ни звёзды небесные не знали о месте могилы. Как это исполнить, вам известно.
Подозвала младшего сына:
– Толуй, отныне ты – блюститель отцовского трона, имеющий власть над войском и всей страной. И будешь им, пока великий курултай не изберёт нового владыку. Завтра же отправь гонцов во все концы, чтобы созвать братьев твоих и племянников, всех нойонов и военачальников. Всех, кому Великая Яса даёт право голосовать.
Толуй поклонился:
– Я сделаю всё, как сказано тобой и как заповедано отцом, госпожа.
– На рассвете служители Тенгри проведут необходимый ритуал, и ты сядешь на этот трон. А если курултай так решит, то и останешься на нём.
Толуй вновь склонил голову, пряча довольную улыбку.
– Идите и займитесь делом. Я всё сказала. Субэдэй, останься.
Дождалась, когда все вышли. Служанки поднесли горячий чай, забелённый молоком и сдобренный бараньим жиром. Темник отхлёбывал маленькими глотками и слушал:
– Ты скакал рядом с Тэмуджином половину его жизни, тебе доверяю я больше других. Долго ещё продлится осада?
– Завтра начинаем обстрел. Как только пробьём стену – пойдём на штурм.
– Хорошо. Не затягивай с этим, империи нужен мир на время передачи власти. Как думаешь, кто должен заменить великого хана?
– Я – всего лишь один из темников, – осторожно сказал Субэдэй, – моё дело – служить тому хану, которого изберёт курултай.
– Хитрый ты, – усмехнулась вдова Чингисхана, – или, скорее, мудрый. Я начинаю понимать, почему ты побеждал во всех битвах. Почти во всех.
Субэдэй промолчал.
– Я знаю, что Тэмуджин передал тебе Орхонский Меч.
– Кто же рассказал тебе об этом, Бортэ-учжин?
– Ветер напел, – улыбнулась ханша, – я никогда не видела клинок, но слышала о нём.
«А ветер тот зовут Толуем, – подумал темник, – подслушивал всё-таки, последыш».
– Отдай его мне, Субэдэй. Отдай мне Орхонский Меч. Дело Чингисхана должно быть завершено, и наши тумены обязаны дойти до края света и утвердить власть нашу по всей земле. Предстоит много битв, но теперь нас возглавлять будет не Тэмуджин. Я родила ему отличных сыновей, похожих на отца. Но похожий – не значит «такой же». Они – словно яркие звёзды на небосводе, но рядом с настоящим солнцем меркнет любая звезда.