Наши космические пути
Шрифт:
Валентин Андреевич Брюханов не дожил до того дня, когда увидела свет написанная им книга «Мировоззрение К. Э. Циолковского и его научно-техническое творчество». В этой интересной книге много новых материалов о Циолковском. Есть в ней ссылка и на номер «Коммуны», где была напечатана ранее неизвестная статья Циолковского.
Статья, разыскать которую по ссылке в книге В. А. Брюханова не составляло труда, невелика, но ценность ее огромна. Ведь она — точное свидетельство отношения Циолковского к религии, к вере в бога. Пролежав тридцать с лишним лет в библиотечной тиши, статья не только не потеряла остроты, а
В свете таких, с позволения сказать, теорий, особенную ценность приобретает непримиримая атеистическая направленность беседы Циолковского «Наука и вера в бога несовместимы».
«Что прежде всего понимать под верой в бога? — начал Константин Эдуардович. — Темная неразвитая крестьянка богом считает картину — икону. Другие под богом подразумевают бессмертного старца, восседающего на облацех. Третьи считают богом доброе начало в жизни, определяющее нравственные правила человека. Вообще каждый представляет бога по-своему и по-своему верит в него.
Таким образом, бог есть порождение человека. Человек создал представление о боге, чтобы посредством его объяснить то, что не может еще объяснить разум, и чтобы иметь надежду на лучшую жизнь, которая-де зависит от божества.
Но это средство несовместимо с наукой, которая основывается на достоверных знаниях.
Чем мой разум отличается от науки? Наука есть знания, тысячелетиями накопленные даровитейшими людьми. А я у них учился, постигал эти знания, и разум мой их содержит и то еще, что я сам вложу в науку. Мой разум не оставляет места для веры в необъяснимое, для веры в сверхъестественное существо. Тем более он враждебен всей религиозной мишуре — почитанию бога, обрядам, служителям культов.
Через сто лет мои теперешние знания окажутся уже недостаточными и, быть может, неправильными. Но в этом я неответственен, я признаю все то, что достоверно сегодня, и в этом состоит научное мировоззрение. Повторяю: оно несовместимо с верой в бога/
К сожалению, приходится говорить о том, что среди нашей интеллигенции еще значительно распространена вера в бога, вера в сверхъестественное, то есть признание области, не известной науке, не объясненной ею...
...Трусость, нерешительность заставляют многих верить во что-то туманное. У интеллигенции эта вера часто проявляется в отвратительнейших формах мракобесия — оккультизме, теософии и т. п.
Мне кажется, что человечество не скоро освободится от идейного гнета религии. Но это не значит, что с верой в бога не надо вести борьбы. Я восхищаюсь мероприятиями Советской власти в этом направлении и закладкой научного антимистического мировоззрения в новой школе, и разоблачением лжи религии через вскрытие мощей, разоблачение монашества, сектанства и т. д.»
Личное и общественное
Даже в обширной и донельзя разнообразной переписке, которую вел Циолковский со своими многочисленными корреспондентами, это письмо от 20 июня 1935 года обращало на себя внимание.
«В нашем стенде, — писал он Циолковскому, — помимо машин в натуру и в моделях будет также выставлена и авиационно-техническая печать.
Я думаю, что было бы очень эффектно выставить там некоторые Ваши ранние работы...»
Труды Циолковского в Милане? О таком интересном факте мне и слышать ранее не приходилось. Я решил познакомиться с Евгением Всеволодовичем Латыниным, чтобы узнать у него, дошли ли до Италии труды Циолковского.
Я знал, что Е. В. Латынин долгие годы был главным редактором Оборонгиза. А потому теперь, когда он вышел на пенсию, разыскать его не составило большого труда.
И вот декабрьским вечером я сижу в комнате на Тверском бульваре и задаю Евгению Всеволодовичу вопросы:
— Экспонировались ли книги Циолковского на выставке в Милане?
К сожалению, мой собеседник этого не помнит. Ведь с той поры прошло уже четверть века... Но, увидев мою обескураженную физиономию, Евгений Всеволодович добавляет:
— Может, по этому поводу есть что-нибудь в письмах? Давайте посмотрим вместе.
Мы перебираем письма и находим открытку от 22 июня 1935 года.
«Уважаемый Евгений Всеволодович, — пишет Циолковский, — посылаю все, что есть: больше у самого ничего нет. Работы свои посылал за границу, но не на выставку. Ваш К. Циолковский. Очень болен, едва шевелюсь».
Увы, ответ, сохранившийся в архиве Латынина, не дает ясного ответа, посылались ли труды Циолковского на выставку в Милан. Но, не узнав того, ради чего приехал к Латынину, я выяснил другое, не менее интересное. Чтение писем Циолковского, которые показал мне Евгений Всеволодович, вознаградило меня за неудачу с Миланом.
Об одном из писем Константина Эдуардовича, показывающем, насколько выше личного ставил общественное Циолковский, мне хочется рассказать. Это письмо тесно связано с выпуском двухтомника избранных сочинений Циолковского. Собрание готовилось как своеобразный подарок старому ученому. В него решено было включить биографию Циолковского.Однако эта биография, написанная профессором Н. Моисеевым, выглядела несколько странно и принесла Циолковскому бездну огорчений.
Несколько цитат позволят читателю представить себе ее характер: «Так до сих пор, — писал Н. Моисеев, — остался нерешенным вопрос: ученый ли Циолковский? Дал ли он что-либо ценное для областей человеческого знания, выходящих за пределы технических проектов, и не является ли он только изобретателем?»
«Он по своей сущности одиночка, индивидуалист, не хочет ничьих советов, в них не нуждается... он не только самоучка, но и одиночка принципиальный».
Такого рода сентенции переполняли статью Н. Моисеева, включенную в первый том сочинений Циолковского. Ни человека, ни ученого представить себе в истинном свете по этому очерку было невозможно.
Не приходится удивляться, что Циолковский обиделся — биография показалась ему оскорбительной и противной.
«Исправить биографию нельзя, — писал Константин Эдуардович в издательство, — так много в ней ошибок, недоговорок и искажений. Примечание тов. Латынина заглаживает отчасти увлечение профессора.