Наши задачи -Том I
Шрифт:
5. Грань между социализмом и социальными реформами имеет глубокое, принципиальное значение. Перешагнуть эту грань – значит погубить социальную реформу. Ибо надо всегда помнить, что социализм антисоциален, а социальная справедливость и социальное освобождение не терпят ни социализма, ни коммунизма.
6. Величайшей ошибкой фашизма было возрождение идолопоклоннического цезаризма. «Цезаризм» есть прямая противоположность монархизма. Цезаризм безбожен, безответственен, деспотичен; он презирает свободу, право, законность, правосудие и личные права людей; он демагогичен, террористичен, горделив; он жаждет лести, «славы» и поклонения; он видит в народе чернь и разжигает ее страсти; он аморален, воинствен и жесток. Он компрометирует начало авторитарности и единовластия, ибо правление его преследует цели не государственные и не национальные, а личные.
Франко и Салазар поняли это и стараются избежать указанных ошибок. Они не называют своего режима «фашистским». Будем надеяться, что и русские патриоты продумают ошибки фашизма и национал-социализма до конца и не повторят их.
Трагедия династии без трона
Республиканцы и революционеры девятнадцатого века достигли своей цели: троны поколеблены, большинство европейских династий – или свергнуто, или «отреклось», и из монархических государств сохранили свою форму только те, в которых власть монарха перестала быть властью и свелась к традиционной, хотя, может быть, и популярной в народе декорации…
Однако этим принцип единовластия отнюдь не устранен из политической истории. Он, правда, утратил свою религиозную санкцию, характер законности и дух ответственности; он перестал быть источником мирного порядка, нравственной основы государства, явлением права и правосознания. Но зато он появился в новом обличий, в обличий произвола и разврата, партийной монополии, революционного заговора и террора; он стал источником тоталитарного строя, бесправия, угнетения и культурного разложения. Законные государи низлагаются, и на их место становятся диктаторы и тираны.
Впрочем, республиканцы не имеют ни малейшего основания радоваться и торжествовать, ибо республиканские режимы не удаются, за исключением таких старых, можно сказать, «прирожденных» народоправств, как Швейцария и Соединенные Штаты, все республики – или вступают в длительный процесс переворотов, политического и военного разложения, или же явно тяготеют к диктатуре и превращаются в тирании. Кемаль Паша, Пилсудский, Хорти, Чан Кай Ши, Ульманис, Пяте, Сметона, Дольфус, Франко, Салазар, Перон и др. являются диктаторами; Ленин, Сталин, Муссолини, Гитлер, Тито – выступают в качестве тиранов. И вот единовластие, подобно природе, изгоняется в дверь и вторгается в окно… Но вторгается оно обычно в таком искаженном виде и несет народам такие страшные тоталитарные извращения и унижения, что люди начинают помышлять о законной монархии как об утраченном эдеме…
Наряду с этой трагедией народов развертывается еще иная трагедия – трагедия династий и монархов, утративших свой наследственный престол. Естественно, что эту трагедию понимают и чувствуют только монархисты.
Трагедия законного государя начинается с разрыва между его обязанностями и правами. Его права не признаются и революционно отменяются, его лишают власти, его заставляют отречься, его удаляют из страны. В сущности говоря, его приговаривают к смерти. Однако законный государь (или его правопреемник) считает себя не просто носителем таких-то государственных «полномочий», наподобие президента республики, но пожизненно призванным и обязанным правителем своей страны. Монарх не может сложить с себя по личному произволению то религиозное призвание, которое возложено на него коронацией. Публично-правовые обязанности и политическая ответственность – вообще не погашаются людьми односторонне. Поэтому низложенный монарх – уступает внешнему насилию, но внутренне сохраняет верность своему призванию и своим обязанностям. А низложенная династия по-прежнему остается единым родом, призванным к замещению престола в данной стране. И монарх, и династия остаются пожизненно, как бы «на пикете» своего государства: «стражами» его судеб, живыми органами спасения для своего народа.
Это неизбежно вызывает в душе монарха трагическое самочувствие, ибо ведет к бессилию государя перед лицом его религиозно-государственного призвания, к внешней невозможности исполнять свои священные обязанности. Отсюда – гложущее чувство ответственности; гневный, но беспомощный протест против насилия; горечь отрыва от любимого народа; желание помочь ему при отсутствии путей и средств. Возникает что-то вроде пожизненной ссылки, с которой надо внешне примириться, не приемля ее внутренне; вечное пассивное созерцание революционных бедствий и тиранических унижений, а может быть, и прямого вымирания своего народа; и все это при воле к активной борьбе и при отсутствии точки для верного приложения этой воли…
К этой внутренней трагедии присоединяется целый ряд жизненных условий и отношений, которые увеличивают это духовное бремя и затрудняют его несение.
Низложенный монарх не может не думать о том, что он, в сущности говоря, предан своим народам и своими приверженцами (монархистами), ибо народ не вступился за него в час восстания революционного меньшинства, но пошел за революционерами; он не оборонил его и в часы изгнания и смертной опасности. А приверженцы его, привыкшие видеть в нем источник власти, почестей, наград, подарков и субсидий, не захотели «компрометировать себя» сношениями с ним в час беды и опасности, не сумели спасти его, не захотели или не смогли создать для него, потерявшего, быть может, всякие средства к жизни, ни личной охраны, ни необходимого и достойного материального обеспечения… Они покинули его и спасали себя; а спасшись, – или остались в стране (делать «карьеру» при революционном правительстве), или же ушли в эмигрантское рассеяние…
Далее, монарх, потерявший свой трон, но сохраняющий верность своему народу и призванию, вынужден примириться с тем, что его объявляют «претендентом», – прилагая к нему название пошлое и пренебрежительное… «Претендент» – есть что-то вроде отвергнутого и обиженного неудачника; или «сброшенного всадника», который все хочет и никак не может вскочить опять в седло… «Претендент» – что-то вроде просителя, которому вечно отказывают; это человек, которого, лишили прав и привилегий и который бесплодно мечтает, чтобы ему вернули эти привилегии…
А между тем законный государь ждет совсем не возврата «привилегий», он ищет не власти, а служения; он хочет совсем не почестей себе, а спасения, освобождения от тирании и возрождения для своего народа. Но люди не понимают его трагедии, меряют ее мерилом вульгарной политики и пишут о нем в газетах всевозможные сплетни и пошлости…
Все это усугубляется тем положением зависимости, к которому приводит его судьба. Если он вынужден покинуть свою страну, то он становится ищущим убежище эмигрантом и зависит от иностранных правительств, иногда враждебных его народу и его стране, а иногда прямо содействовавших его свержению. Если революция лишает его имущества и апанажа, то он вынужден искать приюта у своих иностранных родственников, и тогда он становится в зависимость от них. Если же нет этих гостеприимных родственников, то начинается период унизительной бедности и прямых лишений, с зависимостью или от работодателей, или от дальновидных и всегда небескорыстных «меценатов»… Эти «меценаты», предвидя его возможное возвращение к власти, окружают его целою сетью политических интриг, обусловливая свою помощь «моральными векселями» и стараясь связать его национальными, конфессиональными, политическими или партийными обязательствами на будущее время. История знает примеры, когда воцарившийся монарх должен был впоследствии, во имя блага народа, отказаться от исполнения этих навязанных ему «обязательств» и вернуть себе свободу действия, на что коварные «меценаты», опираясь на подлую доктрину о допустимости «монархоубиения», отвечали ему покушениями и убийством…
Монарх в изгнании не может вести самостоятельной политики за неимением территории, армии, правительственного аппарата и средств. Он вынужден – или бездействовать, или просить согласия и «покровительства» у иностранных правительств, или же заключать секретные соглашения направо и налево в наиневыгоднейший для своего народа час. Вспомним, например, что Бурбоны (Людовик XVIII и его племянник Герцог Ангулемский с 1805 года до 1814 года девять раз скромно просили у Императора Александра I помощи или «службы» или прямо «покровительства» – и девять раз встречали или прямой отказ или молчание; причем Император Александр титуловал Людовика XVIII в своих ответных письмах не «братом» и не «величеством», а просто «графом».