Наши знакомые
Шрифт:
Ей было холодно.
Сидя, она потянула одеяло на плечи, но дрожь не прошла, а еще больше усилилась.
Внезапно в ней вспыхнула злоба: ей захотелось плакать и кричать, выгнать его вон, запустить в него чем-нибудь, ну хоть платяной щеткой.
Что же делать, господи?
Завтра она забьет дверь большими гвоздями.
— Вы мне выбили зубы, — закричал Пюльканем, — три! Идиотка! Три зуба! Как я пойду на службу? Что я скажу в магазине? Передний, и нижний, и глазной. Дура!
Он сплюнул
— Бешеная кошка, — наконец сказал он, — дрянь.
Когда Пюльканем ушел, Антонина встала с постели, босиком подошла к двери в комнату и два раза повернула ключ в замке.
— Не смейте закрывать! — крикнул Пюльканем и забарабанил в дверь кулаком. — Мне вода нужна — полоскать, у меня кровь идет…
Антонина, не отвечая, легла в постель и потушила электричество. Пюльканем затих.
5. Старший инспектор Рабкрина
Работы не было.
Каждый день спозаранку Антонина отправлялась на биржу труда.
В огромных, прокуренных, отдающих хлором и сулемой залах сидели и лежали люди всех специальностей. Бородатые плотники, с сундучками, с пилами, обернутыми мешковиной, с инструментами в торбах, бережно ели селедку и ссыпали в рот с заскорузлых ладоней хлебные крошки.
— А вот плотничков не надо ли? — раздавался вдруг негромкий просящий голос. — Хорошо трудимся, артельно, не надо ли?
Угрюмые, насмешливые рабочие-металлисты, токаря, слесаря, кузнецы, подремывая, дразнили плотников:
— Христом бы попросил, борода! Что ж так-то, без жалобности…
Эти, сгрудившись, вслух читали газеты. От них Антонина узнала про шпиона Падерну, который хотел взорвать ленинградскую водокачку, чтобы, оставив город без воды, вызвать возмущение среди рабочего класса.
— А зачем ему возмущение? — тихонько спросила Антонина.
— Видали! — поглядел на нее широкоплечий, с тонкими усиками, человек лет сорока. — Видали? И чему вас в школах только учат, если вы такой, я извиняюсь, элементарщины не понимаете?
Другой сурово ответил:
— Плохо, видать, учат.
Третий, попивая воду из бутылки, объяснил:
— Главное у них дело — поссорить рабочий класс с советской властью. Понятно? Вот мы, допустим, на бирже труда кукуем и ждем, чтобы какой-либо нэпман нас на работу пригласил. Приятно оно нам? Нет. Вот еще и без воды нас сволочь эта оставит. Рассуждают — на волоске мы висим. Но ошибаются: трудновато нам, но это дело наше, внутреннее, семейное. Бывает: хотят люди, семья то есть, дом себе поставить. Вот покуда дом строят, от пирога и отказываются. Копят. Так ведь для себя?
Сплюнув далеко в плевательницу, добавил со вздохом:
— Дурачье!
В разговор вмешался и наборщик Смирнов — рыжий, веселый, с хохолком.
— Ты к частнику не ходи, девушка, — советовал он Антонине, — ты ихнего хлеба еще не кушала, а я знаю. На любую на государственную работу иди, а от частника мотай в три ноги. Еще худо — хорошенькая ты с лица, они такое дело необыкновенно до чего уважают…
И нынче на бирже было как всегда, буянили только новички — «башколомы» — здоровые, рукастые, щекастые парни, уволенные с городской бойни.
— Они сырую кровь телячью от такими кружками пьют для здоровья, — сказал про «башколомов» с уважением в голосе старенький иконописец; нынче он работал вывески для колбасных магазинов, золотил рога, делал надписи на могильных камнях…
Антонина вздохнула, пошла дальше — из зала в зал.
Спали каменщики — их серые, насквозь пропыленные лица были усталы и измученны. Спали маляры, стекольщики, штукатуры…
Орали ребятишки.
Приказчики, бухгалтера, официанты, конторщики старались не садиться. По нескольку часов кряду они толкались по залам, читали желтые скучные плакаты, нудно разговаривали друг с другом и пугливо сторонились. Сторониться было их главным занятием.
Антонина видела, как они ели принесенные с собою скудные завтраки.
Шуршала бумажка… Отвернувшись к стене, чтобы никто не видал и никто не попросил, они деликатно откусывали хлеб и оглядывались, не смотрят ли… И когда убеждались в том, что никто не смотрит, то вытаскивали из кармана еще ломтик колбасы или котлету…
В темных углах шла злая и азартная игра: играли в орлянку, и двадцать одно, в железку, еще в какие-то игры, которых Антонина не знала.
Били шулеров.
Работали карманные воры.
Порою по залам биржи проходили отлично одетые, сытые и брезгливые люди. От них вкусно и прохладно пахло дорогим табаком, мехом, духами.
Это были частники-наниматели.
Кадровые рабочие провожали их спокойно — не очень дружелюбными глазами — и отворачивались, стараясь ничем не выдать своего волнения.
Отходники бежали вслед…
Служащие пытались быть скромными, но гордыми.
Однажды Антонина видела, как худой человек в очках и с папкой «мюзик» под мышкой скорым шагом догонял бледного усатого старика и, странно пригибаясь, говорил густым басом:
— Вот и вы, Евсей Евсеич… Мой отец оказал вам много услуг… Вот и вы открылись… Да помилуйте, я кончил лицей, ведь вы знаете…
— У меня не богадельня, — хрипел бледный старик, — мне юрисконсульт нужен, дока нужен, а не вы. Вы, батенька, развратник и дурак — всем ведомо, и молчали бы, коли бог убил…