Наши знакомые
Шрифт:
Антонина молчала, потупившись, и тихонько помешивала ложечкой в чашке.
— У тебя счастье, — громко сказала Аня, — смотри, чаинка.
Когда все напились и Антонина поставила на примус второй чайник, Рая Зверева, грызя ногти, сказала, что они, собственно, пришли за делом.
— За каким? — удивилась Антонина.
— Я от пионерского форпоста, — сказала Зверева, — Сысоева как староста, а Валька из библиотеки тебе записку принесла. Говори, Сысоева. И мы лица официальные, — пошутила Рая, — ты имей это, пожалуйста, в виду. Ну, говори, Аня…
Аня перекинула
— Мы пришли, — сказала она, — узнать, что ты думаешь со школой, Старосельская. И почему ты прекратила?.. То есть я не то хотела, я хотела узнать, почему ты именно сейчас не посещаешь. Я же знаю… Но ведь тебе послали две открытки, а ты хоть бы что. Нельзя так… Мы, конечно, понимаем, но исключат. Смотри, сколько времени, — Аня совсем смешалась и, перебросив косу движением головы вперед, принялась ее теребить, — ты не посещаешь и не посещаешь… И не посещаешь, — сказала она еще раз.
— Да, не посещаю, — согласилась Антонина.
— Ну вот, — не глядя на Антонину, продолжала Аня, — ну, видишь, ты и сама говоришь… А мы за это время очень много прошли. Мы уже по физике звук начали, у нас уже два часа лабораторных занятий было, вот Валька пропустила и теперь глазами хлопает. Теперь уже весна скоро, и педагоги подтягивают… Вот, например, ботаника…
— Да что говорить, — вмешалась Рая Зверева, — мы все понимаем твое горе, но манкировать занятиями нельзя. Или ты посещаешь школу, или перестаешь учиться. Тут все ясно…
— Ясно, — подтвердила Антонина.
— Ну?
— Что «ну»? — Она подняла голову и спокойно посмотрела в глаза Зверевой. — Что, Рая?
— Будешь ты учиться или нет?
— Нет, не буду.
— Почему?
— Мне надо работать.
— А пенсия?
— На пенсию нельзя прожить.
Антонина помолчала и посмотрела на грустные лица подруг: Аня теребила кончик косы, Зверева грызла ногти, Валя Чапурная делала вид, что разглядывает на свет фарфоровую чашку.
— Если скромно, так можно, — неуверенно сказала Зверева, — только очень скромно. Мы втроем — я, отец и мать — почти год на пособие по безработице жили — и ничего. Правда, иногда кульки клеили. Вот и ты бы кульки…
— Сейчас уже кульки клеить не надо, — сказала Антонина, — теперь фабрику починили.
— А сколько пенсии тебе дали? — спросила Сысоева.
— Одиннадцать рублей сорок семь копеек.
— Это по скольку же выходит в день? — морща лоб, спросила опять Аня. — По тридцать пять копеек, что ли?
— Вроде.
— Ну что ж, — принялась рассчитывать Аня, — две французских по пятачку, завтрак у нас семь копеек — семнадцать.
— А ты не считай, — вдруг рассердилась Зверева, — небось Старосельская все уж сама рассчитала. Счетчик! Посчитай лучше, сколько твой отец зарабатывает… Тридцать копеек. Знаю я, как на тридцать копеек жить…
— Так Сысоева же не виновата, что у нее отец много зарабатывает, — вступилась Чапурная.
— Тебя-то уж не спрашивают, — совсем обозленно огрызнулась Зверева, — тебе молчать в тряпочку надо, балерина!
— Балерина тут ни при чем.
— Нет, при чем. Сама говорила, что твой папа в балетную школу двадцать два рубля за месяц платит. Ровно в два раза больше, чем вся ее пенсия…
Для того чтобы оборвать начинающуюся ссору, Антонина предложила еще чаю. Зверева, хмурясь, спросила:
— Значит, окончательно не будешь учиться?
— Не буду.
— Но ведь ты могла бы этот год доучиться, вещи бы продала…
— Я и так продала…
— Комната пустая? — спросила Аня.
— Пустая. А потом, какой мне смысл доучиваться? Ну, этот год доучусь, так ведь мне еще больше учиться захочется, а в следующем году я уж буду совершеннолетней и пенсии не получу, да?
— Да.
— Ну, значит, все равно работать придется…
— Все-таки семилетку кончишь, — дуя в блюдце, рассудительным басом сказала Зверева, — как-никак почти среднее образование.
— Не надо мне этого среднего, — раздраженно отмахнулась Антонина.
— Ну и чудачка…
— Я не чудачка, я обдумала и все решила: я сейчас все равно из школы ушла — ну и пусть, буду теперь работать, поработаю лет пять или больше, стану взрослой и пойду учиться на доктора…
— Да не все ли равно?
— Вот и нет. Тогда я уж на ноги встану. И, кроме того, специальность у меня будет — ну, швея, или слесарь, или другое — весовщик, так я утром буду работать, а вечером буду на доктора учиться.
— Обязательно на доктора?
— Обязательно.
— Почему?
— А потому, что если б ты видела, как человек умирает и как нельзя остановить то, что он умирает, сама бы тоже пошла учиться…
— Я на инженера буду, — грызя ногти, сказала Зверева, — мосты строить. Замечательно интересно. Я читала, есть такие инженеры, которые дороги прокладывают, не железные дороги, а простые, каменные. Очень интересно. Идут люди и обдумывают, где лучше дорогу проложить. Палатка, костер, картошку печь. Ты печеную картошку любишь, Тоня?
— Так себе.
— Ну а я люблю. Ночь, комары поют…
Еще долго они говорили о том, кто кем будет. Аня Сысоева хотела быть дирижером, но ее смущала мысль о костюме женщины-дирижера. Мужчина-дирижер во фраке, а женщина? Платье — нехорошо, нет, платье никуда не годится. Вот разве костюм? Но костюм — это дорожная одежда…
— Не рано ли о костюме, — трезвым голосом спросила Зверева, — ты сперва гаммы научись играть…
Постепенно все пришли в хорошее настроение. Было очень уютно. Возле двери на табуретке ровным зеленым огнем горел примус — согревалась вода для очередного чаепития. Рая Зверева влезла на плиту и потянула вниз лампочку под розовым абажуром. Скрипнул блок, лампочка опустилась ниже, и от этого стало еще уютнее. В облицованной белым кафелем кухне было тепло, чисто, сладко пахло зубровой травой, повешенной еще Никодимом Петровичем на гвоздик. Аня предложила сыграть в карты, и все расселись вокруг овального столика. Играли в подкидного. Больше всех везло Рае Зверевой, Валя Чапурная то и дело оставалась в дураках.