Наши знакомые
Шрифт:
— А разве неприлично получилось? — заволновалась Зверева. — Я, право, не заметила.
— Эй, граждане, не шептаться! — крикнул Аркадий Осипович и протянул им карточку. — Выбирайте.
— Пля-де жур, — прочла Антонина и вспомнила сорти-де-баль.
Дальше шли названия совершенно непонятные и неслыханные, причем известным было только какое-то слагаемое кушанья, — например, с грибами, или с цветной капустой, или с пирожками, само же кушанье оставалось тайной.
— Не понимаю я, — краснея от напряжения и оттого, что на нее смотрели метрдотель,
— Что же вы, девочки, — улыбаясь, спросил артист, — выбрали?
— Ничего мы не выбрали, — совсем сконфузившись, сказала Рая, — мы не понимаем…
— Ах вы, чудак народ, — засмеялся Аркадий Осипович, — ну, давайте сюда, вместе выберем. Что, ньеки, да? Ньеки — это из теста такая запеканка, верно, Оглы?
— Верно, — сказал официант, — с сыром тесто.
— А берси? Жареная курица, верно, Оглы?
— Курица, так точно, — подтвердил Оглы, — можно сделать с цветной капустой. Или рис подать…
— Нет, не надо, — решил артист, — знаете что, Валентин Михайлович? Дайте нам три нареза.
— А что такое «нареза»? — спросила Рая.
— Нарез, барышня, кушанье, в котором все есть, — пояснил Оглы, — и курица, и ветчина, и ростбиф, и бифштекс… В холодном виде будет.
Девочки переглянулись. Им обеим понравилось то, что в нарезе есть все.
— Но в холодном виде, — тихонько сказала Рая.
— А зачем нам горячее?..
Пока официант хлопотал с ужином, Аркадий Осипович вертел в пальцах зеленый красивый бокал и, глядя, как отражается в стекле свет от люстр, едва слышно насвистывал «Не осенний мелкий дождичек». Антонине опять показалось, что ему скучно с ними, что если бы не они, то он подсел бы к своим знакомым и так же смеялся бы, как те. Она съежилась и опустила голову. Ей стало холодно, шум ресторана отодвинулся куда-то далеко, она слышала только тихий свист Аркадия Осиповича да вздохи томящейся Раи.
— Так, — вдруг сказал артист и стукнул бокалом о стол. — Что вы приуныли? Скучно со мной?
Антонина подняла голову и не узнала Аркадия Осиповича — до того он изменился за эти несколько минут. Бледный, постаревший, он точно обмяк в своем кресле, только глаза его блестели по-прежнему — молодо и насмешливо.
— Разваливаюсь, — будто отвечая на безмолвный вопрос Антонины, сказал он, — устал. День ничего и вечер ничего, а как ночь наступает, как подумаю о своей квартире, о том, что снова не спать…
Он не кончил, махнул рукой и отвернулся.
— А вы к доктору пойдите, — сказала Антонина, — папу один доктор лечил очень хороший — Дорн, вот к нему.
— Это у Чехова Дорн.
— Что?
— Я сказал, что у Чехова есть врач Дорн. В одной пьесе. Он и пьесу кончает: «Дело в том, что Константин Гаврилович застрелился». А потом занавес.
— Я не понимаю, — робко сказала Антонина.
Аркадий Осипович молчал.
— Пустяки, — неожиданно сказал он и громко
— Кто это? — спросила Рая.
— Актеры.
Их было пять человек. Один, очень толстый, с бабьим лицом, в железных очках и с трубкой, садясь, все махал Аркадию Осиповичу рукой. Другой — помоложе — что-то не по-русски сказал, и все засмеялись и закивали головами. Аркадий Осипович тоже улыбнулся. Самый высокий из пришедших — длинноносый, с белыми волосами — был очень странно одет и никак не мог найти себе удобное место. Официант долго усаживал его, но так и не усадил — он вдруг рассердился и ушел. Все опять засмеялись.
— Обиделся, — сказала Рая.
Официант принес никелированное ведро со льдом. Во льду стояли две бутылки вина, Рая посмотрела на Антонину и опустила глаза.
— Ешьте икру! — велел девочкам Аркадий Осипович. — Вот эдак! На поджаренный хлеб масла, а потом икры, да побольше.
Чужой официант в эту секунду положил перед артистом записку. Аркадий Осипович прочитал и сказал неожиданно жестким, почти железным голосом:
— Ответа не будет!
Сложил записку вроде бы конвертиком, с удовольствием разорвал на четыре части и выругался:
— Скотина!
— Кто это — скотина? — поинтересовалась Рая. Она всегда обо всем, спрашивала, такая уж у нее была привычка.
— Некий иностранный подданный, по фамилии Бройтигам, — медленно прихлебывая нарзан, ответил Аркадий Осипович. — Концессионер, директор-распорядитель, спекулянт и международный жулик. Отто Вильгельмович. Занимается скупкой жира, кишок, рогов, копыт, устраивает комбинации с альбумином и, на досуге, устраивает турне русских артистов за границу. Замучил меня всякими предложениями. Вы понимаете?
Он разговаривал с ними, как с равными, и это было так прекрасно, что Антонина даже задохнулась от счастья. Его враг был и ее врагом — этот отвратительный Бройтигам, — вот он сидел один за большим круглым столом и ел один, пил один, и курил сигару один, — тот самый Бройтигам, который даже не приехал на похороны Никодима Петровича, тот самый Отто Вильгельмович, на которого папа работал и который даже не поинтересовался, как живет дочка его умершего служащего. «Ответа не будет!» — великолепно сказано. «И я так скажу когда-нибудь! — думала Антонина. — Непременно скажу: не будет ответа!»
— Налить вам вина, девочки? — спросил Аркадий Осипович.
— Ответа не будет! — неожиданно для себя вслух произнесла Антонина и сконфуженно поправилась: — Пожалуйста. Простите, это я нечаянно…
— Что ж, пить так пить! — произнесла Рая. — Где-то я слышала — пей за столом, а не за столбом.
Все было очень вкусно, Аркадий Осипович рассказывал веселые и смешные истории, печально и красиво играла музыка, порою электричество гасло, и тогда зал и столики освещались прожекторами или особым, повешенным на потолке зеркальным шаром, который отражал и разбрасывал пятнами направленный на него луч прожектора.