Наши знакомые

Герман Юрий Павлович

— Я вас не осуждаю и ни в чем не виню, — сказал он, когда она села, — поймите меня как следует, я ни в чем вас не виню и не смею вас винить, я желаю вам счастья, поняли?

Он отвернулся и помолчал.

— Да, счастья. Я только хочу, чтобы в случае нужды вы не стыдились сказать мне. Понимаете? Все сказать. Чтобы вы пришли и пожаловались, как это было до сих пор, как вы всегда приходили ко мне. Хорошо, Тоня?

— Хорошо, — сказала она растроганно.

— Ну, а теперь идите к нему…

Она ушла к себе, Пал Палыч оделся, постоял в коридоре,

послушал: Скворцов о чем-то рассказывал, потом нянька пробежала в кухню и, возвращаясь, сказала:

— Слава богу, все как у людей…

Пал Палыч нашел в углу у вешалки трость и, не торопясь, вышел на улицу. У ворот он постоял, подумал. Ночь была морозная, скрипели сани. Пал Палыч кликнул извозчика, застегнул медвежью полость и велел ехать к ресторану. Извозчик гаркнул по-старинному: «Пади!», рысак вытянулся в стрелу, мерзлые комья полетели Пал Палычу в лицо. Пал Палыч выпростал руку из перчатки, чтобы поправить очки, но вдруг почувствовал, что плачет, — слезы замерзали на лице.

В ресторане, позади большого зала, за оркестром, у него была маленькая комнатка — чистая, комфортабельная, с полочкой, на которой стояла большая, старинного фарфора чайная чашка, с диваном, со столом, с креслом. Здесь он днем работал, щелкал на счетах, писал рапортички, составлял с шефом кухни меню, толковал с подрядчиками, пил чай, здесь же на диване и отдыхал.

Войдя в ресторан, он разделся и пошел меж столиков к себе. Была суббота — авральный для ресторанов день. Замученные официанты не узнавали его. Он позвал одного из них — толстого старика — и велел подать себе в кабинет водки.

— Как-с? — не понял официант.

— Водки, говорю, — розовея от гнева, сказал Пал Палыч.

В кабинете было жарко натоплено. Пал Палыч снял пиджак и воротничок, открыл форточку и прилег на диван. Официант принес водку и закуску, Пал Палыч не поглядел на него и не дотронулся до водки. В пятом часу утра, к закрытию ресторана, он вышел в зал, присел за один из столиков и, заказав себе клюквенного морсу, подозвал буфетчика. Буфетчик подошел, вытирая руку о фартук, и почтительно поклонился. Он был бородат, лыс, — из купеческого трактира, из Москвы.

— Тяжело, Иона Федорович? — спросил Пал Палыч.

— Тяжеленько, Пал Палыч.

— Присаживайся.

— Благодарствуйте, не стоит.

— Ладно, чего там, садись!

Буфетчик сел на край стула и вытер лысину ладонью. Помолчали. Пал Палыч отхлебнул морсу и сказал, что хочет дать буфетчику помощника.

— Слушаюсь.

— Как считаешь, нужно?

— Премного благодарен.

Опять помолчали.

— Из уголовных парень, — сказал Пал Палыч, — но ничего, бойкий. Не боишься уголовных, Иона Федорович?.

— Нам бояться не приходится.

— То-то же. Но только пьющий.

— Сильно?

— Ничего, может.

— Воля ваша, — сказал Иона Федорович, — пьющий в нашем деле не годится.

— Сойдет.

— Воля ваша, — сказал Иона Федорович, — хозяйское слово.

— Ты за него не отвечаешь, — сказал

Пал Палыч, — я за него отвечаю. Понял?

— Понял.

— Обо всем мне будешь докладывать.

— Слушаюсь.

— Можешь идти.

Буфетчик поклонился и ушел за стойку. Пал Палыч посидел еще, зевнул, подождал, пока начнут гаснуть лампы, заперся в своем кабинете, поглядел на графин с водкой, снял очки и лег спать.

Вернувшись поутру домой, Пал Палыч в коридоре встретился со Скворцовым. Розовый, томный и взъерошенный, он шел из ванной с полотенцем через плечо, отжимая на ходу мокрую губку.

— Все в порядке, — сказал он, подмигивая Пал Палычу, — полное примирение…

Пал Палыч молчал.

— Вы меня извините, — сказал Скворцов другим тоном, — я тут надебоширил. Больше этого не повторится.

Пал Палыч молча, слепыми очками глядел в лицо Скворцову.

— Повторится или не повторится, будет видно, — глухо ответил он, — а пока вам о работе надо подумать. Устраиваетесь?

— Некуда, — ответил Скворцов, — на черную работу не пойду, а в плавание не берут…

— Ради вашей жены и ради вашего ребенка, — не глядя на Скворцова, сказал Пал Палыч, — я могу вас устроить к себе в ресторан…

— Лакеем? — усмехнулся Скворцов.

— Хотя бы и лакеем, — вспыхнул Пал Палыч, — да вы не годитесь.

— Куда же вы меня устроите?

— Помощником буфетчика… Будете стоять за стойкой…

— За стойкой?

— Да.

Скворцов вдруг беззвучно засмеялся.

— А вы не дурак, — сказал он, тотчас же прекратив смеяться и злобно прищурившись, — ох, вы не дурак. Только не выйдет. Нашла коса на камень. Не выйдет. — Он погрозил пальцем, — Я вас, старого черта, насквозь вижу, знаю, чем вы дышите… Рассчитали, что я сопьюсь в вашем трактире, верно? Что я там кое с кем из этого… из преступного мира связи завяжу, да? Так не выйдет. Не пойду к вам, поняли?

— Ваше дело, — сказал Пал Палыч и прошел к себе в комнату.

Два месяца Скворцов работал механиком на буксире и приносил получку целиком домой. Вечерами читал газету, играл с сыном, ходил с Антониной в кино. Но было видно, что все это ненадолго и что рано или поздно Скворцов сорвется. Так и случилось: на третий месяц он начал шляться по вечерам, два раза вовсе не ночевал дома, потом вдруг продал Антонинино пальто и исчез на неделю. Пал Палыч слышал, как, вернувшись, он кричал Антонине:

— Не могу я так жить, дура чертова… До самой смерти на вонючем буксире? Лучше сдохну…

Его уволили с буксира. Он устроился в какую-то артель, по-прежнему пил, приторговывал из-под полы дорогим, очень дефицитным баббитом и, изредка вламываясь пьяным к Пал Палычу, орал:

— Р-расшибу, лакейская морда! Кому служишь, подлюга? Пролетариям служишь? Иван-болван, подай стакан, нарежь лимон, убирайся вон. Пляши для меня сейчас же, ну?

Пал Палыч молча глядел на Скворцова, потом, если тот слишком расходился, вышибал его вон в коридор.