Наши звезды: звезда Полынь (журнальный вариант)
Шрифт:
Сказка.
Змей Горыныч, с которым удалось подружиться.
Иногда он своевольничает, конечно… А кто не своевольничает? Самый преданный друг может подвести. Самый преданный сын капризничает порой. Не говоря уж, например, о самой преданной женщине… На то мы и сложные, а не инфузории. И он, огнедышащий, тоже.
Не нас бы - литературных бы титанов сюда, думал Корховой. Пушкина… Вот он бы выдал после таких впечатлений!
“Но твердым манием вождя среди болота и дождя явился град. Звать - Байконур. На перепутии культур он гордую главу вознес и людям подарил космус…”
Корховой, без труда стилизуя под “На берегу пустынных волн”, тешился сложением виршей за Александра Сергеича и время от времени оглядывался на Наташку. У нее горели щеки, точно она весь вечер у печи с пирогами провозилась - и Корховой был рад: она, похоже, чувствовала то же, что и он. Можно было не разговаривать, все и так понятно.
А Фомичев был просто задумчив. Озирался. Прицеливался, наверное: на кого первого напасть с вопросами, когда приедем, примем по первой и языки развяжутся.
А Бабцев пропал куда-то. Наверное, морду бережет.
Туда и дорога. Век бы его не видать.
Банкет оказался не слишком массовым - человек двадцать пять набралось, не больше. Сначала начальник космодрома сказал тост, то есть сказал он вроде бы короткую речь, в общем-то, достаточно тривиальную, парадную, как военному, вероятно, и полагается: мол, как они тут рады, как приветствуют новые взаимовыгодные времена и все такое; но потом предложил выпить, и оказалось, что это все же тост. Разумеется, выпили.
Потом импозантный представитель фирмы “Полдень” Алдошин выступил с ответным тостом. И то ли уже первый градус в силу вошел, то ли у фирмачей и ученых степеней свободы и впрямь на порядок больше - но говорил он с юмором и потешил слушателей изрядно. Кратенько перечислил, для чего важны и ценны геостационарные спутники, кто до сих пор ими занимался и, кстати, почем; потом отметил, что нынешний пуск благодаря усилиям частной корпорации оказался аж на семнадцать процентов дешевле, чем запуски аналогичных спутников в среднем были в мире и в стране доселе… Потом лукаво покосился на широкие окна зала, по ту сторону которых, посреди площади, неутомимо торчал в лучах ночной подсветки Владимир Ильич, указующий путь в голую степь, и закончил, напомнив лозунг, лет двадцать назад мозоливший глаза чуть ли не повсюду (Корховой еще застал, еще помнил): “Так что мы непременно придем, товарищи, к победе коммунистического труда!” И, выдержав паузу, ослепительно улыбнулся, что твой Ален Делон, и добавил: “Особенно если будем платить за него как следует”. Все облегченно захохотали. А Алдошин поднял рюмку и забил последний гвоздь: “Так что предлагаю, товарищи, выпить за единство труда и капитала!” Ну, и опять же все выпили, конечно.
И на том официальная часть кончилась, и веселье пошло, как водится, вразнос.
Наташка держалась вблизи, но поодаль - мы, мол, не вдвоем, мы тут просто тесно сплоченная группа журналистов. Что поделаешь. Но в миг опрокидывания каждого из тостов мельком, как бы невзначай, взглядывала на Корхового - бдила. Предупреждала-напоминала. Корховой и сам бы в такой вечер не надрался нипочем: жалко было бы что-то потом не помнить. Однако этот никому не понятный и не заметный - разве лишь Фомичеву - признак совместности, микроскопический симптом почти семейной заботы всякий раз заставлял сердце Корхового радостно подскакивать, точно азартный оголец на батуте. С восторженным визгом.
Народ быстро разбился по интересам, и каждая группа начала догоняться напитками в независимом темпе. Корховой попробовал сунуться к военным - но те увлеченно обсуждали, сколько каких кабелей и прочих первоочередных железок смогут подновить на деньги, заработанные нынешним пуском; было просто не вклиниться. Попробовал сунуться к научникам, но там оказалось еще суровее: у Алдошина в руке уже была исчирканная альфами-омегами салфетка, и он ею потрясал перед носом у кого-то из коллег…
Когда Корховой вернулся к своим, похоже было, что они тоже потыкались-потыкались и отступились - с тем же результатом. Фомичев с пустой рюмкой в левой руке меланхолично жевал бутерброд. Наташка грациозно держала у ярких губ почти полный бокал, но не пила, а, водя бокалом, точно стволом верного “максима”, озиралась, как Анка-пулеметчица, выбирающая цель. Такая она была цепко, когтисто красивая, так выверенно самонаводилась, что сейчас, несмотря даже на грамм сто, уже заправленные в извилины, невозможно было представить ее в виде домашнем, постельном.
Невероятно, но там она оказалась нежная, теплая…
После того, как Корховой пришел с цветами просить прощения, а оказалось, что можно остаться до утра, он знал это доподлинно.
Смотришь теперь и сам себе не веришь, что - было. Два разных существа - она тогда и она теперь.
Ладно, лучше не думать и не вспоминать.
Воспоминание - это всегда предвкушение. А никто тебе не может гарантировать, свет мой Степушка, что это повторится… Вон она сейчас какая. У такой просто нет, просто не может быть наготы. Стекло, пластик, микрочипы и серводвигатели. Высокотехнологичный агрегат для сексуального ошеломления объекта и скоростного снятия с него информации, пока не очухался.
Есть у нее нагота, есть. Мягкая. Нежная. Влажная…
Корховой только встряхнул головой, отгоняя назойливую память. Работаем, работаем!
Пьем.
Тут-то и долетел сквозь общий гомон и фаянсовое постукиванье посуды Наташкин голос:
– Мальчишки, не знаете, кто это там такой красивый?
Корховой перехватил ее взгляд и повернулся туда, куда Наташка смотрела. Краем глаза успел зацепить, что туда же невольно уставился и Фомичев.
– Да Алдошин же, - удивленно сказал Корховой.
– Алдошина я знаю, - нетерпеливо отозвалась Наташка.
– Нет. Рядом. Только что к нему подошел…
Сутуловатого жеваного субъекта лет сорока, который и впрямь нарисовался возле Алдошина, что-то ему втолковывая, вряд ли можно было назвать красивым. Разве что в издевку. Но сердце красавицы - непонятно и непредсказуемо, и вот лишнее тому подтверждение. Рядом с авантажным представителем празднующей триумф корпорации невзрачный незнакомец - его действительно нынче ни в автобусе, ни на запуске не было - выглядел, на вкус Корхового, как мелкая серая моль рядом с ярким клювастым попугаем. Разве что глаза могли женщину привлечь. Глаза - да. Они светились мягким алтарным огнем - так в сумраке церкви лампады мерцают.
Корховой растерянно оглянулся на Фомичева. Тот пристально смотрел на алдошинского собеседника чуть исподлобья. Будто в отличие от остальных вмиг сообразил, кто это. Но взгляд держался какую-то долю секунды, а потом Фомичев недоуменно поджал губы и столь же растерянно глянул на Корхового.
– Понятия не имею, - сказал он.
– Наташенька, что ты в нем нашла?
Наташка только плечом дернула с досадой.
Эх, чего ради своей бабы не сделаешь!
Держа рюмку, как факел, Корховой через весь зал, небрежно раздвигая могутным плечом каких-то одинаково и очень однозначно разрумянившихся генералов (вот генералы ей, понимаешь, неинтересны!), зашагал к Алдошину и его сутулому собеседнику.