Насилие истиной

Веснина Тиана

Время бежало… И тут — гром среди ясного неба, — Жаклин разводится с Гарриком. Валерия как-то сразу не осознала открывшейся перед ней перспективы, все мысли были заняты Гиртом. Столько сил на него потрачено! Казалось, что долгожданная мечта о замужестве вот-вот станет реальностью. Как уж она старалась! Уговаривала, убеждала, не хуже Хильды, переехать в Москву и выступать под фамилией Бахарев.

«Ведь что такое Латвия? Ну, красивая маленькая республика. Ну, изысканная публика в небольших залах, а Россия — простор! Это же миллионы зрителей! И что такое фамилия Пундус? Ну, кто он был твой дед-латыш? В оркестре третьей скрипкой? А прадед? Рабочий. Бахаревы

же — гордость всей страны. Это переплетение аристократических и артистических корней!»

Все! Казалось бы, убедила! Уехал в Ригу. Вернулся всего через месяц и опять — только поцелуи, жаркие объятия и ни слова о браке. Лера похудела, осунулась.

Жаклин после развода с Гарриком вышла замуж за Лютаева и моталась по съемкам. Лера виделась с ней редко и то — мимолетом, на каких-то престижных просмотрах. Жаклин — в центре внимания, сверкающая, говорливая, позирующая рядом с красавцем мужем. Пролетел год, и вдруг приходит к Лере Жаклин. Без глянца, усталая, тихая. Села и говорит:

— Кажется, я, Лера, глупость несусветную сделала. Опереточный блеск глаза застил. Ну что такое Лютаев? Пустота в красивом теле. Только и знает, что любуется собой. Встанет перед зеркалом, то мышцы напряжет, то отпустит, то в фас, то в профиль, потом повернется, глянет на меня: «Ну что, красивый я?» И попробуй усомнись в его красоте и таланте. А как выпьет, так бешеным становится. Ночью вскочит и давай руками размахивать, словно что-то от себя отгоняет, потом уляжется и начнет зубами скрипеть. Корни у него… — вздохнула она, — корни-то деревенские. Внешность красивая, даже утонченная, а внутри — тыква пустая. Тяжело мне с ним. Ох, и тяжело! Я ведь уже привыкла к хорошим манерам Гаррика и Петра Арсентьевича, жила в обстановке уважения друг к другу и понимания прекрасного, а тут… — с брезгливой тоской поморщилась она.

— Ну, так попробуй помирись с Гарриком. Он, может, еще тебя любит!

Жаклин как-то неопределенно передернула плечами. Вынула сигарету.

— А у тебя с Гиртом что? Никак?

— Никак! — вздохнула Лера. — Эта стерва Хильда поперек дороги стала, не свернешь!

— Да, тяжело! — Жаклин щелкнула зажигалкой. — И по театру я соскучилась. Так соскучилась, что сил нет. Петр Арсентьевич теперь, слышала, «Кукольный дом» ставит… Я бы Нору играла…

— Но ведь у тебя сейчас много ролей в кино, — попыталась было утешить подругу Лера.

— Да что! — махнула та рукой. — То Лена, то Галя, то Вера… Современницы безликие. А Нора — она одна такая!

Замолчали, думая каждая о своем. Потом Жаклин осторожно коснулась кончиками пальцев руки Валерии.

— Лера, послушай, помоги! Ты ведь с Петром Арсентьевичем в хороших отношениях. Он тебя уважает. И с Гарриком…

— Да я у них целую вечность не была!

— Приятней будет увидеться! — с загоревшимися глазами подхватила Жаклин. — Поговори с Гарриком, узнай, как он ко мне относится… что думает… устрой мне встречу с ним! Мне как-то неловко его подкарауливать у театра и самой начинать разговор. А ты умная, ты все сможешь устроить!

Лера подумала с минуту и согласилась от чистого сердца помочь подруге.

— Не волнуйся! Сделаю, как надо! Он даже не догадается, что встреча подстроена. Только бы у него никого не было! — озабоченно покачала она головой.

— Нет! Узнавала. Один. Говорят, грустит…

— Тогда завтра же напрошусь к ним в гости! — обняла за плечи подругу Лера. — Не унывай! Готовь документы на развод с Николаем.

Петр Арсентьевич обрадовался

появлению Валерии. Нравились ему ее тихая задумчивость, пышные, зачесанные назад волосы, рассудительность и непритворное восхищение всем бахаревским. «Понимающая натура. Вот такую бы жену Гаррику! А то и мне!» — полушутя рассуждал он.

Гаррик тоже обрадовался. Долго пили чай в гостиной с портретами предков, с фарфором времен матушки Екатерины. Хлопотала новая жена Петра Арсентьевича, Алина Леопольдовна. Красивая, из породы тех, кто в Париж после семнадцатого уезжал да не добрался. Ее предки в Львове осели.

Петр Арсентьевич был в отличном настроении: шутил, играл на гитаре, пел. Гаррик тоже развеселился. Стал рассказывать смешные истории. Алина Леопольдовна исполнила несколько вальсов Шопена… И так Лере хорошо стало, так славно, покойно… заполнилась ее душа любовью к этим людям, пониманием их… Не надо было притворяться, что нравятся ей вальсы Шопена. Только молила мысленно: «Алиночка, ну еще! Еще один!» Не нужно было притворяться, что волнуют ее стихи Георгия Иванова, прочитанные Петром Арсентьевичем:

Вновь соловьи засвищут в тополях, И на закате, в Павловске иль Царском, Пройдет другая дама в соболях, Другой влюбленный в ментике гусарском…

Это был ее мир, она ценила его и восхищалась им, к нему отчаянно стремилась…

Вышли с Гарриком на большой балкон, увитый диким виноградом. Разговорились. Вспомнив о своей миссии, Лера осторожно спросила о Жаклин. Знает ли он, где она, что делает?

Гаррик отвел взгляд в сторону, вздохнул и сказал:

— Снимается! Чуть ли ни в трех фильмах одновременно. Один мой друг, помощник режиссера, как раз с ней на одной картине работает, говорит: «Пошла Жаклин в тираж. Только для глянцевых фотографий на обложку журналов и годится. Потеряла себя…»

— Тебе жаль ее? — спросила Лера, и сердце ее сжалось в ожидании ответа.

Когда шла сюда, то, конечно же, хотела бы услышать: «Да!» А вот теперь, даже губы ее в сумраке ночи зашевелились, выпуская, как бы подсказывая Гаррику: «Нет!»

Гаррик ответил неопределенно:

— Не знаю!

Вернулись в гостиную. Лера попрощалась со всеми, и Гаррик проводил ее до такси. Она помахала рукой, мысленно обдумывая его «Не знаю!»

«Значит, можно повернуть в какую хочешь сторону! — покусывая губы, всю ночь думала Лера. — То ли к Жаклин, то ли к себе! И как я раньше не подумала о Гаррике? Ситуация слишком опасная, — вспомнила она. — Ей еще Жаклин говорила, как только она с Гиртом познакомилась: «Гаррик ревнует к Гирту ужасно! Завидует ему во всем! Вроде бы и хорошо к нему относится, но завидует страх как! Я то улыбнусь Гирту, то рассмеюсь, сидя с ним на диване, так Гаррик в лице менялся, а потом не выдержал и сказал: «Я тебе, если что, кого угодно прощу, отца родного, но только не Гирта!» И тогда я поняла причину его зависти. Гирт на несколько лет моложе, а уже известен во всем мире. Красив невероятно, в мать пошел. Утонченные черты лица, статная фигура, только цветом волос в Петра Арсентьевича. А Гаррик-то весь в отца: и носом крупным, и очками, и фигурой добротно-мощной. И без отца он пока еще ничего особенно ценного собой не представляет, вот и злится, завидует. Ты, если будешь с Гиртом встречаться, так потихоньку от Гаррика, а то он будет против, чтобы ты к нам в дом ходила. Он все, связанное с ним, еле терпит!»