Наследие Чингисхана
Шрифт:
Практически в пределах мира европейской цивилизации приходится иметь дело с двумя основными типами отбора правящего слоя — аристократическим (военно-аристократическим и бюрократическо-аристократическим) и демократическим (плутократическо-демократическим). При аристократическом строе правящий слой отбирается по признаку генеалогическому, по знатности происхождения. Строю этому соответствуют определенные типичные формы социального уклада (например, хозяйственная автономность и политическая бесправность всех сословий, кроме аристократического, и т. д.), особый тип культуры, но, конечно, и определенный тип политического устройства. Можно сказать, что нормальной и естественной формой правления при аристократическом строе является монархия. Естественностью и нормальностью сочетания аристократического строя с монархией объясняется и то, что оба эти фактора друг друга взаимно поддерживают и дополняют. Только при этом сочетании оказываются в наиболее полной форме осуществимыми все характерные для аристократического строя культурные особенности. Ибо существенно важным признаком аристократическо-монархического государства является, с одной стороны, изящество и внешний блеск культуры, с другой — то, что эта культура нормируется и распространяется сверху и из центра: естественным центральным очагом культуры является двор монарха: туда сходятся, туда тянутся творцы культуры, и там, получив признание, культурные ценности через придворную среду, через столичную и провинциальную аристократию расходятся по всей стране.
Демократический строй представляет совсем иной тип отбора правящего слоя. Формально отбор этот производится по признаку отражения общественного мнения и получения общественного доверия: т. е. к правящему слою принадлежит всякий, кому известное (сравнительно значительное) число лиц данной местности при помощи голосования доверяет отражать мнения этой группы лиц. Но фактически дело обстоит, конечно, иначе. Правящий слой при демократическом строе состоит из людей, профессия которых состоит не столько в улавливании и отражении фактического общественного мнения разных групп граждан, сколько в том, чтобы внушать этим группам граждан разные мысли и желания под видом мнения самих этих граждан. Сюда, следовательно, входят активные члены партий, руководители разных профессиональных организаций, журналисты, профессиональные ораторы и, наконец, столь же профессиональные депутаты. Весь этот слой представляет собой нечто довольно однородное (несмотря на обязательную, вызванную самой техникой политической жизни многопартийность), так что всякий новый человек, вступивший в эту среду, либо ею ассимилируется, либо извергается вон.
Демократический строй, обычно соединяющийся с плутократическим, предполагает не только особый экономический строй и целый ряд специфических политических институтов, но также и известные особенности культуры. Характерным для этого строя является государственный минимализм, т. е. невмешательство государства в большинство отраслей культуры и быта, откуда — кажущаяся независимость и автономность всех этих отраслей (например, свобода науки, свобода искусства, свобода производства и т. д. и т. д.) [107] . Не подлежит сомнению, что наиболее естественной и нормальной формой правления при демократическом строе является республика, при которой демократический строй оказывается наиболее последовательно выраженным в сфере политической и культурно-политической.
107
Независимость и автономность здесь, конечно, только призрачные, ибо все стороны жизни национального целого неразрывно связаны друг с другом и взаимно друг друга обусловливают. Кроме того, культура сама требует того, чтобы ее организовали в систему. Там, где государство не выполняет этого требования, роль организатора системы культуры берет на себя какой-нибудь иной фактор: в демократическом строе (обычно соединяющемся с плутократическим) такими факторами являются частный капитал и пресса.
В современных странах европейской (романо-германской) цивилизации безраздельно господствует демократический (большей частью плутократическо-демократический) строй. И потому естественной формой правления для всех этих стран является республика. В тех странах, в которых еще имеется монархия, она держится как простой пережиток прошлого, по существу бессмысленный и ненужный, но в то же время безобидный, никому не мешающий, а потому до поры до времени неупраздняемый.
Можно сказать, что в современных европейских монархиях монархи только терпятся. Но фактически ни в одной из этих стран не имеют ни настоящей власти, ни настоящего престижа. Последнее особенно характерно и особенно бросается в глаза. Именно благодаря отсутствию настоящего престижа монарх и его двор утратили способность влиять хотя бы только на внешние формы быта и культуры и вынуждены плестись в хвосте у цивилизации во всех отношениях. Прежде все старались причесываться и одеваться так, как это было принято при дворе, или даже так, как это делают члены царствующего дома. Теперь как раз наоборот, члены царствующего дома стараются в отношении моды «не отставать» от «всех», равняются «по большинству»: королевы и принцессы носят стриженые волосы, потому что теперь «все так носят». Короли и принцы одеваются так, как предписано модным журналом. В быте, в обращении с людьми, в своих вкусах, убеждениях и интересах монархи и их родичи стараются ничем не отличаться от массы: они боятся показаться слишком старомодными, а за фактической невозможностью (следствие отсутствия престижа) создавать новую моду и задавать тон они вынуждены подчиняться чужой моде. Все это, конечно, совершенно естественно при демократическом строе, но в то же время глубоко противоестественно для монархии, как таковой: двор утрачивает не только политическое, но и культурное значение и, следовательно, становится просто ненужным. Таким образом, в современном мире европейской (романо-германской) цивилизации монархия пережила себя. И конечно, причиной этого является то, что аристократический строй сменился демократическим или плутократическо-демократическим, для которого естественной формой правления является не монархия, а республика. Однако отнюдь не следует думать, будто республика в современном «цивилизованном мире» была, в противоположность монархии, вполне жизненной и современной формой правления. Дело в том, что демократический строй, явившийся на смену аристократическому, сам уже проявляет, хотя еще и не повсюду, признаки обветшания и разложения. «Кризис парламентаризма» и «кризис демократии» — факты, не подлежащие сомнению, как бы ни закрывали на них глаза ветераны либерализма.
Для действительно современного человека вся демократическая фразеология является таким же пережитком старины, как и традиции аристократическо-бюрократического государства. В народных массах престиж демократического строя все более подрывается, а местами узко подорван не меньше, чем престиж монархии. Таким образом, ни аристократический строй, ни строй демократический с его разновидностью, плутократическо-демократическим строем, не являются вполне живыми: аристократический строй умер, сохраняется только в виде пережитка, а демократический если не вполне умер, то близок к смерти. Мы живем в эпоху создания нового типа отбора правящего слоя, а, следовательно, и в эпоху создания нового типа государства с совершенно новым политическим, экономическим, социальным, культурным и бытовым укладом.
Тот новый тип отбора правящего слоя, который ныне выковывается жизнью и призван прийти на смену как аристократии, так и демократии, может быть обозначен как идеократия, идеократический строй. При этом строе правящий слой состоит из людей, объединенных миросозерцанием [108] .
Строй этот в странах европейской цивилизации до самого последнего времени не был известен. Но тем не менее можно с уверенностью сказать, что это строй ближайшего будущего. Жизнь сама подсказывает его, идет к нему. Самая крупная революция послевоенного времени — революция русская — и гораздо менее крупная, но все же наиболее значительная из всех собственно европейских послевоенных революций — революция итальянская, обе привели к созданию идеократического строя, хотя и очень несовершенного. При этом ошибочно было бы считать это результатом случайности или отражением определенной стадии революции. Правда, захват власти группой фактических приверженцев какой-нибудь идеи является почти необходимым моментом всякой крупной революции. Но в революциях русской и итальянской характерен не этот захват власти, а тот факт, что все государственное строительство стихийно направляется в сторону создания особых политических форм, соответствующих принципу идеократии и долженствующих укрепить идеократический строй (независимо от содержания самой «идеи-правительницы»): «единая и единственная партия» становится государственным учреждением, официально или неофициально введенным в конституцию, и без этого учреждения государственный механизм уже не может действовать.
108
Следует оговориться, что при идеократическом строе общность миросозерцания является основным и первичным признаком, по которому производится отбор правящего слоя. При других типах отбора общность миросозерцания тоже наличествует (например, при аристократическом строе члены правящего слоя всегда имеют общее миросозерцание, и даже при демократическом строе члены правящего слоя, несмотря на свою существенную разнопартийность, в каких-то элементах миросозерцания друг с другом сходятся), но является не основным, а вторичным и производным признаком.
Характерным для настоящего момента — момента преддверия подлинной идеократии — является то обстоятельство, что силы, созидающие формы для грядущего идеократического строя, поступают в этом отношении почти бессознательно и, во всяком случае, не отдают тебе ясного отчета в существе происходящего. В Италии сущность идеократии заслонена культом личности Муссолини и голым организационизмом; благодаря этому фашизм не создает стройной миросозерцательной системы, даже как будто боится создавать ее, оправдываясь тем, что исходит не из теории, и из фактов, и в результате основная идея фашизма становится малосодержательной, сводится почти исключительно к обожествлению итальянской нации, к голому самоутверждению этой нации как биологической особи; таким образом, здесь трудно говорить об общности миросозерцания, объединяющей членов государственного актива, а скорее приходится говорить об общности эмоций. В СССР общность миросозерцания у государственного актива (коммунистов) имеется, но тем не менее положение оказывается прямо-таки парадоксальным: партия, фактически выполняющая функции идеократического отбора, теоретически отрицает автономность идейного начала, а следовательно, и самую возможность идеократии и потому вынуждена лгать и притворяться, будто правящим слоем является вовсе не она, а пролетариат; фактически будучи единственной, эта партия продолжает клокотать пафосом борьбы, столь характерным для многопартийного демократического строя, и для оправдания этого пафоса вынуждена сама создавать себе объекты борьбы и т. д. Словом, ни в Италии, ни в СССР проблема идеократического строя не осознана, а потому и сам идеократический строй в этих странах осуществлен не полно и не только не совершенно, но в некоторых отношениях прямо даже превратно. И фашизм, и коммунизм — лжеидеократии. Настоящая идеократия еще не появилась, но не замедлит появиться. Пока же сама жизнь в лжеидеократических странах создает для этой настоящей идеократии политические, экономические и бытовые формы и условия.
Всесторонняя разработка теории идеократического государства является неотложной задачей современности. При этом надо помнить, что в тех двух странах, в которых ныне как будто нечто похожее на идеократию уже существует и создаются соответствующие формы жизни — именно в Италии и в СССР, — все-таки о настоящей идеократии говорить еще нельзя. Поэтому при разработке теории идеократического государства не следует привязываться к фактам и к опыту названных двух стран: надо исходить из анализа самих понятий, лежащих в основе идеократии, а полученные таким путем выводы помогут разобраться в том, насколько то или иное явление русского коммунизма или итальянского фашизма должно быть признано осуществлением или, наоборот, извращением идеократического строя.
Можно уже сейчас, правда, лишь в очень общей форме, определить основные черт политической, экономической и культурной физиономии грядущего идеократического государства. Так, можно с уверенностью сказать, что идеократическому строю соответствует известный государственный максимализм, активное руководящее участие государства в хозяйственной жизни и развитии культуры, — в чем идеократический строй принципиально отличается от демократического, связанного с государственным минимализмом и невмешательством в хозяйство и культуру. Вследствие именно этого своего государственного максимализма идеократический строй требует, чтобы власть, с одной стороны, была чрезвычайно сильной, но с другой — чрезвычайно близко стояла к населению; в идеократическом государстве широко должно применяться выборное начало и участие общественных организаций в государственном строительстве, но в то же время должно происходить усиленное огосударствление общественных организаций. Самая техника выборов и функционирования выборных учреждений при идеократическом строе не менее (может быть, даже более) развита, чем при строе демократическом, но основана на совершенно иных принципах — ибо демократический строй предполагает многопартийность, а идеократический строй ее исключает [109] . Сообразно с этим изменяется и самое понятие партии, которая становится сочетанием государственно-идеологической организации с корпорацией правящего слоя…
109
Следует особенно подчеркнуть, что отвержение многопартийности вовсе не означает простого насильственного подавления всех инакомыслящих. Отвержение многопартийности предполагает создание таких политических условий и такой техники выборов и работы выборных учреждений, при которых существование нескольких взаимно друг с другом борющихся партийных организаций стало бы просто ненужным, нецелесообразным. Проблема эта — чисто техническая и вполне разрешимая. Одним из путей к ее разрешению является профессиональное представительство, упор выборной техники не на отдельного избирателя, а на организованные по деловому принципу группы населения — путь, используемый как в Италии, так и в СССР. Другой путь состоит в выделении некоторых сфер законодательства в ведение специальных выборных учреждений, состоящих из делегатов только непосредственно заинтересованных групп населения.