Наследие Чингисхана
Шрифт:
В пределах настоящей статьи невозможно обрисовать, хотя бы в общих чертах, те особенности идеократического строя, которые уже сейчас выясняются при внимательном теоретическом анализе. Сказанного выше достаточно, чтобы дать представление о том, что идеократический строй есть строй совершенно особый, в корне отличный как от демократического, так и от аристократического. Своеобразие этого строя будет тем больше, чем полнее и совершеннее этот строй будет воплощаться в жизни: современные ущербленные и искаженные воплощения идеократического строя в Италии и в СССР, не представляют еще идеократии в ее чистом виде, а потому и несвободны от чуждых идеократическому строю неизжитых элементов и обломков иного строя (особенно строя демократического).
Грядущий, подлинно идеократический строй, очищенный от всяких чуждых ему элементов, явит совершенно новые, небывалые формы политической, экономической и социальной жизни, быта и культуры…
Перед проблемами, встающими в связи с созданием идеократического строя, проблема формы правления бледнеет и теряет всякую остроту. В самом деле, разве не малосущественно для фашистской Италии, что она есть монархия. Ведь фактическим главой государства — притом с атрибутами чуть ли не восточного деспота — является Муссолини. По конституции Муссолини — премьер-министр, Ленин, по советской конституции, был тоже вроде премьер-министра, председателем Совнаркома; но это не важно, ибо, хотя в настоящее время председателем Совнаркома является Рыков, роль фактического высшего распорядителя судьбами государства играет не он, а Сталин.
В этом сказывается особенность идеократического строя. Строй этот тяготеет к наделению высшей властью лидера «единой и единственной партии», причем сама эта власть и лидерство основаны не на выборах и не на наследстве, а на фактическом престиже данного лидера в партийных кругах и на тех отношениях, которые у него складываются с другими лидерами той же единственной партии. Можно сказать, что в идеократическом государстве государственный правительственный актив состоит из сплоченных в сильную и внутренне дисциплинированную организацию членов единой и единственной партии; поскольку эта партия возглавляется советом вождей (политбюро, ЦК и т. д. и т. д.), этот совет и является фактическим возглавителем государства; если же один из вождей — членов упомянутого совета — пользуется большим по сравнению с другими престижем и влиянием, то он оказывается фактическим главой государства. Существует ли наряду с этим фактическим возглавлением и другое, конституционное, и является ли оно наследственным или выборным — все это при идеократическом строе совсем второстепенно и несущественно.
Возникает вопрос, насколько идеократический строй можно считать прочным, стабильным и не является ли этот строй переходным. Отвечать на такие вопросы, конечно, невозможно, ибо это уже относится к области гаданий и предсказаний. В конце концов, всякий строй можно рассматривать как переходный. По всей вероятности, и идеократический строй со временем сменится каким-то другим. Но этот другой строй, который придет на смену идеократическому, конечно, не будет тождествен ни с прежним демократическим, ни с прежним аристократическим, а будет совсем новым; каким именно — этого мы не знаем и знать не можем. Но, во всяком случае, реки вспять не текут, и история назад не идет. Что же касается формы правления, то из того фактического положения, которое мы выше охарактеризовали как типичное для идеократического строя, со временем может развиться либо особого рода монархия, либо особого рода республика. Как на историческую аналогию можно сослаться на халифат, который при первых халифах очень близко подходил к типу идеократического государства (хотя, конечно, отнюдь не совпадал с этим типом), а со временем обратился в наследственную монархию.
Но все эти проблемы в настоящее время не актуальны. Надо сначала создавать настоящую идеократию, очищенную от посторонних примесей.
Перед нами, русскими, стоит великая задача заменить теперешнюю лжеидеократию коммунизма идеократией истинной. Задача эта требует громадной и напряженной работы — организационной, практической и теоретической. К этой-то работе евразийство и призывает.
Общеевразийский национализм
До революция Россия была страной, в которой официальным хозяином всей государственной территории признавался русский народ. При этом не делалось никакой принципиальной разницы между областями с исконно русским и областями с инородническим коренным населением: русский народ считался собственником и хозяином как тех. так и других, а инородцы не хозяевами, а только домочадцами.
За время революции положение дела изменилось. В закономерном для известного периода революции процессе всеобщего анархического разложения Россия грозила распасться на отдельные части, если бы русский народ не спас государственного единства, пожертвовав ради этого своим положением единственного хозяина государства. Таким образом, в силу неумолимой логики истории прежнее соотношение между русским народом и инородцами было нарушено. Нерусские народы бывшей Российской империи приобрели положение, которого они не имели ранее. Русский народ оказался не единственным господствующим, а одним из равноправных народов, населяющих государственную территорию. Правда, превосходя все прочие народы своею численностью и имея за собой многовековую традицию государственности, русский народ естественно играет и должен играть первую роль среди всех народов государственной территории. Но это все же уже не хозяин среди домочадцев, а только первый между равными.
Описанная перемена, наступившая в положении русского народа, должна быть учтена всеми, кто задумывается над будущим нашей родины. Никак нельзя предполагать, чтобы создавшееся в процессе революции новое положение русского народа среди других народов бывшей Российской империи и нынешнего СССР было лишь временным, преходящим. Те права, которыми теперь наделены нерусские народы СССР, уже не могут быть отняты. Время укрепляет существующее положение. В будущем попытка отнять или хотя бы умалить эти права вызвала бы самое ожесточенное сопротивление. Если русский народ когда-нибудь вступит на путь такого насильственного отбирания или уменьшения прав других народов, проживающих на государственной территории, то тем самым обречет себя на длительную и тяжелую борьбу со всеми этими народами, на вечное состояние то явной, то скрытой войны со всеми ними. Не подлежит сомнению, что такая война чрезвычайно желательна для врагов России и что в своей борьбе против притязаний русского народа отдельные самоопределившиеся народы прежней Российской империи и нынешнего СССР найдут себе поддержку и союзников среди иностранных держав. И это тем более что с моральной точки зрения позиция русского народа, пытающегося отобрать или умалить национальные прерогативы друг их народов государственной территории, будет крайне невыгодной, почти незащитимой. В силу же моральной необоснованности борьбы за отобрание прав у нерусских народов бывшей Российской империи борьба эта окажется непопулярной прежде всего в среде самого русского народа. Каков бы ни был исход данной борьбы, самый факт ее означал бы утрату русским народом государственного чутья в угоду шовинистическому самоутверждению, а это было бы, во всяком случае, признаком близкого распада государства.
Таким образом, об отобрании или умалении прав, приобретенных за время революции равными народами бывшей Российской империи, не должно быть и речи. Та Россия, в которой единственным хозяином всей государственной территории был русский народ, — эта Россия отошла в историческое прошлое. Отныне русский народ есть и будет только одним из равноправных народов, насевших государственную территорию и принимающих участие в управлении ею.
Эта перемена роли русского народа в государстве ставит перед русским национальным самосознанием ряд проблем. Прежде самый крайний русский националист все же был патриотом. Теперь же то государство, в котором живет русский народ, уже не является исключительной его собственностью, исключительный русский национализм оказывается нарушающим равновесие составных частей государства и, следовательно, ведет к разрушению государственного единства. Чрезмерное повышение русского национального самолюбия способно восстановить против русского народа все прочие народы в государстве, т. е. обособить русский народ от других. Если прежде даже крайнее русское национальное самолюбие было фактором, на который государство и могло опираться, то теперь это же самолюбие, повысившись до известного предела, может оказаться фактором антигосударственным, не созидающим, а разлагающим государственное единство. При теперешней роли русского народа в государстве крайний русский национализм может привести к русскому сепаратизму, что прежде было бы немыслимо. Крайний националист, желающий во что бы то ни стало, чтобы русский народ был единственным хозяином у себя в государстве и чтобы самое это государство принадлежало на правах полной и нераздельной собственности одному русскому народу, такой националист при современных условиях должен примириться с тем, чтобы от его России отпали все окраины, т. е. чтобы границы этой России совпадали приблизительно с границами сплошного великорусского населения в пределах до уральской России; только в таких суженных географических пределах эта радикально-националистическая мечта и осуществима. Таким образом, в настоящее время крайний русский националист оказывается с государственной точки зрения сепаратистом и самостийником — совершенно таким же, как всякие украинские, грузинские, азербайджанские и т. д. националисты-сепаратисты.
Если прежде основным фактором, спаивавшим Российскую Империю в одно целое, являлась принадлежность всей территории этого государства единому хозяину — русскому народу, возглавляемому своим русским царем, то теперь этот фактор уничтожен. Возникает вопрос: какой же другой фактор может теперь спаять все части этого государства в одно государственное целое?
В качестве такого объединяющего фактора революция выдвинула осуществление известного социального идеала. СССР есть не просто группа отдельных республик, а группа республик социалистических, т. е. стремящихся осуществить один и тот же идеал социального строя, и именно эта общность идеала объединяет все эти республики в одно целое.
Общность социального идеала и, следовательно, того направления, по которому устремляется государственная воля всех отдельных частей нынешнего СССР, разумеется, является мощным объединительным фактором. И даже если со временем характер этого идеала изменится, все же самый принцип обязательной наличности общего идеала социальной справедливости и общей воленаправленности к этому идеалу должен продолжать лежать в основе государственности тех народов и областей, которые ныне объединены в СССР. Но спрашивается, достаточно ли одного этого фактора для объединения разных народов в одно государство? В самом деле, ведь из того факта, что Узбекская Республика и Белорусская Республика обе руководствуются в своей внутренней политике стремлением к достижению одного и того же социального идеала, вовсе еще не следует, чтобы обе эти республики обязательно должны были объединиться под сенью одного государства. Мало того, из этого факта даже не следует, чтобы эти две республики не могли враждовать или воевать между собой. Ясно, что одной общности социального идеала недостаточно и что националистически-сепаратистским стремлениям отдельных частей СССР должно быть противопоставлено что-то еще.