Наследие Михаила Булгакова в современных толкованиях

Галинская Ирина Львовна

Трансформация евангельского первоисточника в романе М.А. Булгакова, осуществленная по законам авторского видения, по мнению К. Икрамова, говорит об убежденности писателя, что ответственность за зло, совершаемое в мире, несут не сильные и всемогущие, а слабые и ничтожные. Так, длинный ряд смертных грешников, предстающих перед Маргаритой на балу Воланда, несколько однообразен по сравнению с «Божественной комедией» Данте, да и не всегда указываются причины, по которым те или иные персонажи считаются смертными грешниками.

В трансформации евангельского первоисточника «несомненно виден атеизм Мастера, а может быть, и атеизм самого Булгакова, но это атеизм особый, очень личный». Роман «Мастер и Маргарита» — мечта слабого человека

о справедливости, даже о справедливости любой ценой, заключил К. Икрамов. Ведь тут действуют силы, которые исторически всегда были направлены против человека, против его личности, то есть силы, которые во все века насаждали шпионаж и поощряли предательство. Чего стоят лишь эпизоды, когда прокуратор Иудеи принимает начальника тайной полиции Афрания! А когда в конце романа описывается, как прокуратор по долгожданной лунной дороге бросился к тому, кого сам послал на лютую смерть, то К. Икрамов прокомментировал этот эпизод как художественное обоснование возникновения самого страшного из всех союзов, союза жертвы с палачом.

Эпиграф к первой части «Мастера и Маргариты» открывает, по мнению К. Икрамова, причину деформации М.А. Булгаковым библейского сюжета: «Я — часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо». Ведь упование на то, что зло наперекор своей природе может и будет вечно творить добро — это извращение, жажда подвергнуться насилию, считал К. Икрамов. «Нас чарует дьявольская путаница добра и зла в романе, она неотразима для каждого, кто смертельно устал от власти мелочной, ежеминутной, рассеянной в бюрократизме домовых книг и в подлости коммунальных соседей» (10, с. 5).

Камил Икрамов создавал свою статью в 1975-1981-1986 годах, но опубликовать ее смогла лишь его вдова О. Икрамова-Седельникова в 1993 году. Интересно, что критик впервые соотнес чувства Маргариты на балу у Воланда с гениальным финалом сна Татьяны Лариной. В 1994 году М.О. Чудакова развила далее этот сюжет в статье «Евгений Онегин, Воланд и Мастер» (20, с. 5–10).

Дерек Дж. Ханнс пишет, что среди многих сложных вопросов в романе М.А. Булгакова нет более загадочного, чем истолкование образа Иешуа (19). Он видит в романе у Иешуа три роли. Первая роль — Иешуа отнюдь не библейский Иисус, даже само его имя является данью «древнееврейскому реализму иерусалимских глав». Вторая роль — Иешуа стремится стать библейским Иисусом. Третья роль Иешуа в «Мастере и Маргарите» состоит в отождествлении его с обещанным во Второзаконии пророком-мессией, ибо его предсказания рисуют будущее человечества. «Иешуа — булгаковское утверждение земного и небесного бытия Иисуса Христа, обещание вечной жизни для верующего и гарантия, что царство Божие придет однажды, будучи возвещенным для счастья всего человечества», — заключает Дерек Дж. Ханнс (19, с. 82, 90).

Мирон Петровский в статье «Мифологическое городоведение Михаила Булгакова» (14) выдвигает предположение о «киевской натуре» булгаковского Ершалаима. «Древний Ершалаим Булгаков писал с киевской натуры», замечает он и продолжает: «Как из-под новых строк палимпсеста, проглядывают старые, в кривоватых, путанных улочках древнего города легко прочитывается Подол, а сияющий над Ершалаимом храм написан, несомненно, поверх Андреевской церкви… Так что в известном смысле можно сказать, что Михаил Булгаков, никогда не видавший Иерусалима, видел его непрерывно на протяжении всей своей киевской юности». Киевские ландшафты, история и топография города шли навстречу желанию видеть идеологизированный образ Киева-Иерусалима: в расположенном на холмах Киеве, как и в холмистом Иерусалиме, были Золотые ворота, пещеры, Нижний и Верхний город (14, с. 22, 23, 24).

Даже хорошо знакомую ему Москву Булгаков в «Мастере и Маргарите» описывал, по мнению М. Петровского, с «киевской натуры», а что касается Иерусалима, то тут критик ссылается на описания древнего города в трудах паломников из Киева, которые неоднократно сравнивали топографию этих двух

городов. «Представление о сходстве двух городов Булгаков воспринял в качестве киевлянина из самой атмосферы городской культуры и разделял его со всеми киевлянами», считает М. Петровский (14, с. 23).

А.Н. Барков напоминает, что у булгаковедов нет единого мнения относительно идейной нагрузки евангельских глав (2, с. 64). Критик убежден, что Булгаков создал пародию на искажение Евангелия в работе Л.Н. Толстого «Соединение и перевод четырех Евангелий». Булгаковский «роман в романе», по убеждению А.Н. Баркова, пародирует названное произведение Л.Н. Толстого, а булгаковский образ Иешуа «является пародией на тот образ Христа, который получился в результате работы великого романиста над евангельскими текстами» (2, с. 68).

Прообразом Левия Матвея выступает Лев Толстой, а образ Иешуа прямо связан с творческим наследием Толстого, поскольку повторяет сентенцию последнего — «люди добры», то есть основу концепции непротивления злу насилием. Кроме пародирования при помощи образа Иешуа текстов Л.Н. Толстого, критик находит, что Га-Ноцри еще и является пародией на творческое наследие Максима Горького. Дело в том, что Христос и Антихрист у Горького часто меняются местами, считает А.Н. Барков, и именно эта ситуация описана в романе «Мастер и Маргарита», где Воланд творит добро, а всепрощенчество Иешуа приводит к глобальной трагедии (2, с. 72).

В статье «О концепции личности в романе „Мастер и Маргарита“» М.В. Колтунова утверждает, что Иешуа у Булгакова— это «очищенный» образ Христа, то есть проступающий, «как при реставрационном снятии позднейших изображений», и что булгаковский Христос — мессия, «несущий людям великую истину, которая каждому открывает путь к свободе» (13, с. 60).

Е.А. Яблоков в поисках мифопоэтического подтекста произведений Михаила Булгакова соотносит с образом Иешуа идею «света». «Однако положительное значение имеет здесь свет не солнечный, а лунный — отраженный свет вечного пути к Истине по голубой дороге». При этом в романе подчеркивается, замечает критик, что Иешуа «сторонится от солнца», «заслоняется от солнца», «видимо, потому, что солнце для него несет близкую гибель» (22, с. 111).

«Луна у Булгакова — солнце мертвых, — писал за несколько лет до Е.А. Яблокова Игорь Золотусский. — Ее свет — свет тревоги, раздражающий свет, свет болезни… Свет луны — это свет обманов, свет игры света, который не может признать за истинный свет Булгаков» (9, с. 165).

Наиболее категоричным следует признать мнение об ершалаимских главах романа «Мастер и Маргарита» священника Михаила Ардова. В предуведомлении редакции журнала «Столица», где его статья была опубликована, сказано: «Сегодня, когда Булгаков в России напечатан многомиллионным тиражом, которым изданы сотни книг о нем и его заветном романе, когда ежегодно собираются булгаковские научные конференции, мы полагаем себя не только вправе, но обязанными опубликовать этот короткий, жесткий и прямодушный текст, смысл которого — гораздо шире заданной темы: любое кумиротворчество опасно не только для творца и предмета его возвышенной любви, но в целом для нравственной духовной атмосферы общества» (1, с. 55).

Священник Михаил Ардов пишет в своей статье «Прочтение романа» о большом разочаровании, которое постигло его после знакомства с «Мастером и Маргаритой». М. Ардов отвергает «всю ту богохульную часть вещи, где отвратительным образом искажаются евангельские события», ибо эти страницы «оскорбляют и унижают божественное достоинство Спасителя». Опровергая всех четырех евангелистов, пишет далее М. Ардов, сочинитель «романа в романе» выдвигает собственную версию последних дней земной жизни Господа Иисуса Христа. Поскольку «претенциозную эту прозу» наизусть знает сатана, а самому Иешуа это сочинение неизвестно, М. Ардов называет этот уровень романа «Мастер и Маргарита» «богословско-демонологическим» и даже — «кощунственной Понтиадой» (1, с. 55).