Наследие

Буджолд Лоис Макмастер

– Так это и лишило тебя твоей призрачной руки? Ох, если бы я знала…

– Ш-ш, – успокоительно пробормотал Даг. – А если бы знала, то что?

Фаун опустила глаза на свои стиснутые руки. После долгой паузы она прошептала:

– Я все равно сделала бы то же самое.

– Молодец, – одобрил Даг.

– Значит, – продолжал гнуть свое Отан, – на самом деле ты ничего не знала – ты просто предполагала. – Он с явным облегчением кивнул. – Ну да, удар наобум. К тому же если бы Даг не вмешался в последний момент, у тебя ничего не вышло бы.

Фаун глубоко втянула воздух, обдумывая это неприятное предположение.

– Иногда, – сказала она спокойно, призвав на помощь все свое чувство собственного достоинства, –

важно не то, знаешь ли ты правильные ответы, а правильные ли вопросы ты задаешь.

Даг медленно моргнул; лицо его стало странно неподвижным. Однако он тут же улыбнулся Фаун, так что тяжесть свалилась с ее сердца, и одобрительно кивнул.

– Ага, вот это мы в шатре Блуфилд и называем везением, Отан. – Теплый взгляд, который Даг бросил при этих словах на Фаун, заставил ее ощутить удивительную легкость во всем теле.

В тот же день Саун вырезал из орешника костыль; с его помощью и опираясь к тому же на плечо молодого дозорного, Даг сумел доковылять до отхожего места. Эта прогулка излечила Дага от стремления к каким-либо еще перемещениям: он лежал на одеяле, где рядом с ним иногда примащивалась и Фаун, и просто молча наблюдал за всем происходящим в лагере. Особенно доволен он был возможностью ни с кем не разговаривать. Для того чтобы побудить Фаун рассказать ему о своем поразительном путешествии, ему было достаточно пробормотать всего несколько слов; Даг чувствовал себя виноватым из-за того, что сам в ответ мало что сообщил ей, но тут он мог полагаться на Сауна и Мари, которые были щедры на все подробности, интересовавшие Фаун.

На следующий день вернулись последние разведчики, высланные Мари в окрестности; с ними прибыли и еще несколько жителей Боунмарша, интересующихся судьбой своих живых и мертвых соседей. Теперь, когда рабочих рук стало больше, было решено перевезти бывших пленников Злого в более удобное место, и после полудня местные Стражи Озера покинули лагерь. Оставшимся делать было особенно нечего, и дозорные сообразили, что единственным препятствием к возвращению домой остается их поправляющийся командир. Те несколько воинов, кто был способен принять участие в подкреплении его Дара, вызвались сделать это ради его скорейшего выздоровления. Даг с благодарностью принимал помощь всех желающих, пока наконец левая рука у него не начала дергаться, речь стала неразборчивой, а вокруг всех предметов не появился легкий сиреневый ореол, так что Хохарии, сердито бормочущей что-то о времени поглощения, пришлось прогнать лишних помощников.

Беспокойство и тоска по дому повисли над лагерем, как сырой туман; к вечеру Дагу удалось уговорить Мари и Кодо разделить дозорных и отправить домой Хохарию с большей частью отряда; несколько телохранителей, а точнее, нянек, должны были остаться с Дагом и сопровождать его, как только он сможет снова сесть на коня.

Мари, посовещавшись с Хохарией так, чтобы Даг их не слышал, назначила себя главой этого эскорта.

– Кто-то же должен наводить порядок, когда тебе станет скучно и ты решишь на три дня сократить срок, назначенный Хохарией, – прямо заявила она Дагу, когда тот напомнил ей о Каттагусе. – Если мы оставим с тобой детишек, ты же не станешь их слушать.

Несмотря на испытываемую боль и слабость, Даг был вполне удовлетворен возможностью спокойно лежать ночью рядом с Фаун в их убежище под одеялом; ему казалось, что он нашел место, где все его потребности удовлетворялись, а никаких действий от него не требовалось. Такое равновесие представлялось ему совершенством. По дому он не скучал. У него вовсе не было желания думать о лагере Хикори и обо всем, что там его ожидало. Нет… лучше об этом не думать.

«Будь здесь, с ней».

Даг ласкал Фаун, с наслаждением пропуская ее темные шелковистые волосы сквозь пальцы. В своей седельной сумке Фаун привезла свечи собственного изготовления, одну из которых вставила в подсвечник из найденной на берегу ручья гладкой гальки с выемкой. Даг не испытывал возбуждения, да и не мог его испытывать в своем теперешнем состоянии, но, глядя на Фаун в золотом сиянии свечи, испытывал чистое наслаждение, какое дарит вид резвящегося жеребенка, парящий сокол, красочный закат. Он испытывал изумление перед красотой, которую человек мог сохранить для себя только в неуловимых воспоминаниях. Время было грозным противником, который, впрочем, был бессилен в «сейчас», «сейчас», «сейчас»…

Фаун не возражала против того, чтобы свернуться в клубочек на одеяле и обмениваться поцелуями, хотя через некоторое время она все же поднялась, чтобы снять пояс и сапоги: как и остальные дозорные, они спали не раздеваясь, но терпеть ненужные неудобства Фаун не хотела. Задумчиво сведя брови, она сняла и шнурок, на котором висели ножны разделяющего ножа.

– Пожалуй, теперь можно спрятать это в седельную сумку. – Фаун вытащила из ножен рукоять и разложила на одеяле три длинных обломка костяного клинка, пальцем подтолкнув их один к другому.

Даг придвинулся поближе и стал смотреть на них, опершись на локоть.

– Ха! Так вот что Отан выуживал из меня… а то я все гадал.

– Что мы теперь должны сделать с обломками ножа? – спросила Фаун.

– Использованный нож, если его удается найти, обычно возвращается родичам того, кто даровал для него свою кость, или, если это невозможно, сжигается на маленьком погребальном костре. Прошло двадцать лет, но у Каунео в Лутлии должны быть родственники, которые ее помнят. У меня дома в сундучке все еще хранятся обломки ножа из кости ее дяди, Каунеара, – я не успел заняться ими из-за всего этого переполоха в Рейнтри. Мне следует отправить осколки с гонцом в Лутлию и написать письмо с описанием всего, что было достигнуто ценой такой жертвы. Так, я думаю, будет лучше всего.

Фаун серьезно кивнула, осторожно касаясь пальцем острого обломка.

– В конце концов этот нож сделал больше, чем просто соединил нас, что бы Дор ни говорил о том, что Дар крестьянки бесполезен. Благодаря твоему мастерству он сыграл свою роль. Я… нельзя сказать, что рада – радоваться тут нечему, – но удовлетворена, пожалуй. Дор говорил…

Даг потянулся к Фаун и закрыл ее рот поцелуем.

– Не обращай внимания на то, что сказал Дор. Я ведь не обращаю.

– Вот как? – Фаун нахмурилась. – Но разве он не был прав насчет сходства?

Даг пожал плечами.

– Знаешь, было бы странно, если бы в этом он ошибся. Ножи – его призвание. Впрочем, не уверен, что он был прав и в отношении остального.

– Остального?

– Насчет того, как Дар твоей малютки попал в мой нож.

Черные брови Фаун сошлись к переносице.

Даг откинулся на одеяле, поместив правую руку на некотором расстоянии от культи левой, как любой человек мог бы положить две руки рядом.

– Понимаешь, это было мимолетное впечатление, когда я развернул спираль и высвободил смертельный Дар ножа. Доказать я ничего не могу, все исчезло в один миг, и видел это только я один. Только… тогда в Глассфордже Злого поразил не один нож… и существует не одна разновидность сходства. Существовала определенная связь, канал… С одной стороны, ножи были парными, с другой – поразивший Злого клинок нес отпечаток смерти сердца Каунео. Нож не заключает в себе душу, если вообще такая вещь существует, но сохраняет какой-то отпечаток личности того, кто его зарядил. Думаю, Каунео умерла, многого желая и о многом сожалея, и в одном я уверен: она печалилась о том, что у нее не было ребенка. Я не посмел бы сказать это никому другому, но тебе могу поклясться: не Злой загнал Дар твоей дочери в клинок – это Каунео дала ему там убежище.