Наследие
Шрифт:
– Товарищ комотр, там пушек всего три.
– А это три наших залпа. – Зульд ус свой подкрутил.
– Успеете?
– Постараемся.
– Уж ты постарайся, Зульд, а то заебём.
– Сделаем всё, товарищ комотр.
– Если делать налёт – то ночью в пятницу, товарищ комотр, – лобастый Буров советует. – В самый праздник.
– А я бы сделал на ночь пораньше, – опытный Щербина заговорил. – Завтра.
– Какие соображения?
– На праздник по уставу китайцы должны дозоры расставить. А сутки перед – они будут к празднику готовиться, провиант возить. Руки солдатские нужны.
– Разумно! – комиссар бороду
– Значит – завтра ночью? – комотр строптивую губу зажевал.
– Точно так! Не ошибёмся.
– Сколько времени на переход?
– Часа четыре.
– Какая погода?
– Ночью до минус семи.
– Не шибко холодно.
– Двинемся в ночь, подойдём, в распадке затаимся. На рассвете ударим.
– А перед выходом – молебен Георгию Победоносцу! И – с нами Бог, товарищи!
– С нами Бог!
В полночь в укрывище комиссар молебен провёл.
После молебна – командир слово держал:
– Налимовцы! Уёбанцы! Дети и товарищи мои! Отправляемся в бой, в новый поход! На Мухен! Давно хотели, правда?
– Пра-а-авда!!
– Давно чесалось в месте этом, а? А что такое для нас – Мухен? Зачем он нам? На кой ляд он нам сдался? Ежли покумекать умишком – ведь и другие объекты у героев УЁ имеются. Правда? Правда! Но это ежли – легкомысленно покумекать. А ежли покумекать глубоко, по-ленински, по-православному, то каждый из вас поймёт нутром своим, печёнкой, что такое Мухен. Стоял себе городок на речке Немте. Жили там русские, корейцы, украинцы. Мыли золото, копали молибден. И неплохо жили. Но пришли китайцы и захватили Мухен. И стал Мухен китайским. Был себе русский, а стал китайский! Дуойме джандань![19] А я спрошу вас: и какого хера? Почему православные мухенцы должны китайский сапог на своей шее терпеть? Почему Красный Дракон Николу Угодника попирает? Пришли, вломились, понимаешь, уселись на золото, на молибден! Хорошо это?
– Не-е-ет!!
– Справедливо это?
– Не-е-е-ет!!
– Можем мы, уёбанцы, это стерпеть?
– Не-е-ет!!
– Должны мы взять Мухен и заебать всех насмерть?
– Должны-ы-ы-ы!!
Командир одобрительно глазами вострыми своими партизан обвёл.
– А ежли должны, то – сделаем?
– Сдела-а-аем!!
Снова командир свой отряд обвёл глазами, словно каждого в себя беря.
– Выступаем, товарищи!
– Выступа-а-а-ем!!
– За справедливость!
– За справедли-и-ивость!!
– За православие!
– За правосла-а-авие!!
– За ленинизм!
– За ленини-и-изм!!
– Биться до крови!
– Би-и-иться д-о-о крови!!
– Ебать насмерть!
– Еба-а-ать насме-е-ерть!!
После пламенной речи командирской – двинулся отряд. На санях неспешно ехали-ползли, чтобы лошадей не притомить. Луна светила. Сделали три привала. К шести утра тёмного въехали в распад между сопками. До Мухена отсюда – полторы версты.
Затаились.
Как рассвело, танковая шестёрка вперёд выдвинулась, в подлеске хвойном развернулась, встала. Танкисты стали башню к залпу готовить. Ожил белый ствол танка, к первой цели потянулся: пушка в здание ксингжень устремила дуло своё. А за стволом и все глаза партизанские потянулись, к стали холодной прилипнув.
От дула пушки белой, от снаряда синего, от Шухи-наводчика всё теперь зависит.
Замерли сердца партизанские.
Зульд в бинокль цель еврейскими глазами ест.
Открыл рот свой упрямый.
И изо рта:
– Огонь!!
Прыгун спуск нажал.
Харгааах!!!
Точно!
Разнесло пушку на ксингжень. Моняй с Панитком зарядили моментально – опытные парни. И тут же Шуха вправо ствол повёл, навёл. Цель: пушка на казарме.
– Огонь!!
Харгааах!!!
Разнесло.
Зарядили. И – ствол налево. Цель: пушка на машинном заводе.
– Огонь!!
Харгаах!!
Точно!
Сделано дело великое!
Командир довольный – маузер из кобуры:
– Вперёд, товарищи! Заебём гадов!
Но не успела рука командира в небо утреннее дуло воткнуть, как – с правой и с левой сопок – пулемёты ударили! По отряду в распадке:
– До-до-до-до-до-до!
Оторопь!
Свистят пули крупного калибра. Впиваются: в снег. В тела.
Отряд – аххххххх!
Отряд – в снег.
Отряд – винтовки-автоматы к бою.
– Ложись!!! – крик командира запоздалый.
А с сопок, под пулемётным веером – лава конных. На железных лошадях. Шашки в руках сверкают. Снег – волной дыбится.
– Нас кто-то предал! – вскрик партизана Некрасова.
И – рубка в снегу копошащихся, отстреливающихся.
Шашка в ближнем бою – зверь лютый. Пуля против неё – хромой скороход…
Партизанский отряд “Забайкальские ёбари”, из засады на УЁ навалившийся, был сколочен капитаном-подводником Семёном Хваном сразу после окончания Трёхлетней войны из дезертиров да уголовников. В отряде ЗАЁ – сто сорок два шашки-штыка. Хван – невысок, кряжист, круглолиц и злобен всегда почти. На злобе его и дисциплине драконовской отряд держится. Уж год как Хван зуб точил на уёбанцев налимовских, а тут перебежчик из УЁ, Витька Корень, комиссаром в самое нутро обиженный за газа перерасход, рассказал про дислокацию да и про давнюю уёбанскую идею – на Мухен напасть. Штурмовать пещеру УЁ в лоб – рискованно. Вот и замыслил Хван коварство: выждать, когда налимовцы на Мухен пойдут, да и подловить их в распадке. Всё рассчитали в штабе ЗАЁ точно. Повесили в распадке пауков. И не ошиблись.
И четверти часа не понадобилось заёбанцам, чтобы в пух уёбанцев разнести.
Из ста двадцати девяти – пятьдесят четыре убитых, тридцать шесть раненых, остальные – пленные. Поставили шеренгой бессильной. Сосчитал их хвановский ординарец, якут Саян:
– Тридцать девять, господин капитан!
– И ещё парочка! – Хван на коне серого металлопласта, в дублёнке чёрной, в шапке волчьей, с мечом японским, с плетью электрической.
Палец его в перчатке замшевой в комотра и комиссара упёрся:
– Становись!
Встали Налимов с Оглоблиным к своим.
– Ну как, комотр? – узкие глаза Хвана Налимова кольнули.
Молчит Налимов. Лицо его желвакастое, с бородкой редкой – сурово-спокойно.
Зато комиссар Оглоблин потрясён. Ряха его широкая, полная – опрокинута. Да и борода православная всклокочена. И видать по всему, что вера не помогает комиссару.
– Чего молчишь?
Молчит комотряда. Стоны раненых, трупы товарищей под солнцем февральским, холодноравнодушным.