Наследие
Шрифт:
– Разбомблённая, – произнёс ушастый белорус.
– Таких много, – невозмутимо заключил Лю.
– Вали отсюда. – Гузь снова тронул её.
Девочка встала.
– Амат! Отопри ей.
Алтаец отпер ключом тамбурную дверь, открыл. Аля шагнула в тамбур. Дверь за ней захлопнулась, щёлкнул замок. В тамбуре было сумрачно, промозгло, качало, пахло креозотом и сортиром. На стоп-кране нарос иней.
Прижимая раненую руку к груди, Аля взялась другой за холодную ручку, повернула и вошла в пространство, где было чуть светлее и теплее,
В вагоне № 13, четвёртого класса, ехали малоимущие, возвращающиеся после войны на свои места. Сидели тесно, семьями, в зимней одежде, с вещами. Здесь русской речи было много. Люди выпивали, празднуя возвращение домой.
– Тю, девка! – весело заметил её подвыпивший пучеглазый мужик в распахнутом тулупе. – Ты чего, в сортире ехала? Али в тамбуре? Зайцем?
– Зайчихой! – сказала круглолицая жена мужика, сочно откусывая от яблока.
Их семейство занимало две лавки, последние перед тамбуром и сортиром. На корзине была расстелена сложенная вчетверо скатерть, и на ней лежали сало, хлеб и яблоки. Большую оплетённую бутыль с самогоном мужик держал на коленях, как ребёнка.
– Ши-Хо, – показала палец Аля.
– В Ши-Хо была? – перестал смеяться мужик.
– Ши-Хо.
– Ироды, – жуя, равнодушно покачала головой жена мужика.
– Ты сама-то откуда, дочка? – спросил седобородый одноглазый дед.
– Я из Хайшеньвэй.
– Сирота, что ль? – спросил мужик. – Куда ты едешь?
– Куда она могёт ехать?! – толкнула мужа жена. – Её ж забрали!
– Ну да, – понял мужик.
– Садись сюды, доча. – Старуха показала узловатой рукой на баул. – Поди, исстрадалась?
– Ты враг народа? – неприветливо спросила крутолобая девочка, ровесница Али.
– Ежели отпустили – не враг, – заключил дед, оглаживая бороду.
– Покажи руку-то, чай, перевязать надобно? – Старуха потянула Алю за куртку.
Аля показала им руку без пальца.
– Бластер, етить твою, – глянул и пьяно кивнул мужик. – Тут и перевязывать неча: запеклося.
– Запеклося, Господи помилуй… – покачала головой старуха.
Женщины усадили Алю на баул. Баул завизжал и забился. Аля вскочила.
– Не бойсь, поросята! – расхохотался мужик. – Садись, не укусют!
Аля села. Поросята повизгивали и шевелились под ней.
– Ну-ка, девка… – Пучеглазый плеснул в кружку самогона. – Глотни от всех болезней. Я те так скажу – пальца нет, зато голова на месте.
– И слава Богу, – пробормотала старуха, мотнув головой, как лошадь.
Мужик протянул Але кружку. Она взяла её здоровой рукой. Мужик налил самогона в стакан, чайную чашку и три пиалы. Его семейство, включая девочку лет четырнадцати, разобрало налитое. Сам он поднял бутыль:
– За мирное небо!
Все, кроме Али, чокнулись с бутылью. И выпили, каждый из своей посудины. Мужик глотнул из бутыли. Аля выпила из кружки.
Некоторые из семейства потянулись к закуске.
– Закуси! – Баба
Она приняла, подержала и положила на скатерть.
– Поешь, поешь, дочка.
– Не хоч.
– В Ши-Хо они так рассуждают, – заговорил мужик, обращаясь к старику. – Мир подписали, китайцы победили, репарации списали – ДР, АР, якутам. По блату! Политика, понял? А нашему УР – во!
Он показал старику кукиш.
– А казахи? – спросил старик.
– Казахи стоят раком перед Китаем и японцами.
– Так они ж тоже не платят репараций.
– Не платят! – затряс головой мужик. – И не будут!
– Чего ж они тогда раком стоят? – усмехнулся старик.
Мужик посмотрел на него своими пьяными выпученными глазами. И вдруг несильно ударил старика по лицу.
– Чего дерёсся-то? – Жена толкнула мужа локтем.
– А чего он? – Мужик с обидой посмотрел на старика.
В проходе между лавками зазвучала балалайка, ударили деревянные ложки и сиплый голос запел надрывно:
Говорит старуха деду:
“Я в Японию поеду!”
Что ты, старая пизда,
Туда не ходят поезда!
В вагоне вяло засмеялись.
– Ваня, спой чаво поновей! – раздался женский голос.
Сиплый запел:
Мир в ДР давно подписан,
Хуй с войны сбежал, как вор!
Но японцами обдристан
Иссык-Кульский договор!
У жены Киото-сана
Из пизды торчит MARSANO:
Запасайся, Витька Ли,
Тебя снова выебли!
Вагон грохнул от смеха, раздались хлопки и одобрительный свист.
– Садитесь к нам, ребяты, нальём!
– Сюда копыта двигай, Ваня!
– Во, понял? А ты – раком! – мотнул головой пучеглазый мужик старику.
Тот жевал, уставившись в окно единственным глазом.
Старуха забормотала:
– Вот, Настёна, ты мине про свёклу пытала, когда сажать?
– Спрашивала, – пьяно подтвердила жена пучеглазого.
– Как на клёне серёжки появились – сажай свёклу. Как осина зацвела – морковь.
– Да, знаю! – махнула баба. – А как черёмуха – картошку.
– Картофь, картофь, кормилицу, – по-лошадиному мотала головой старуха. – Да токмо в котором часу сажать – тоже знать надобно.
– Ну?
– Токмо до полудня сажай. Ежли после посадишь – червь пожрёт. И в полнолуние сеять – Господь тебя упаси, девка! Токмо когда луна растёт иль на убыль пошла.