Наследие
Шрифт:
– И это всё?
– А хули ещё? – спросил Жека и захохотал, обнажая гнилые, прокуренные зубы.
Гера снисходительно-недовольно хмыкнул.
Аля проснулась. Её неприятно трясли за плечо. Телу помешали как раз в тот момент, когда могло стать совсем хорошо, так хорошо, как давно не бывало.
– Билет! – спросил кондуктор с худощавым, измождённым лицом.
– Вот её билет. – Старуха взяла Алину руку с отсечённым пальцем и показала кондуктору.
– Она из Ши-Хо, – добавила напротив сидящая девочка,
Остальные члены семьи пучеглазого мужика уже спали.
– В Цитайхэ ссажу, – бесстрастно заключил кондуктор. – Нет билета – нет пассажира.
– Креста на тебе нет! – закивала головой старуха.
– Есть, – спокойно возразил кондуктор. – А зайцев на поезде не держим. Инструкция.
– Мне над в Красноярске, – сказала Аля. – Там мамо подруго.
– В Хызыл Ч-а-а-ар? – протянул кондуктор. – Это, милая, двое суток пути, ежли без заносов поедем. Тридцать два юаня в четвёртом классе.
– У мень куртка живородо. – Аля расстегнула свою куртку.
– Натурой не беру. Запрещено. Пройдись по вагонам. Если наберёшь на плацкарту – доедешь. А нет, в Цитайхе – саёнара.
Кондуктор двинулся по вагону в обратную сторону.
– Вот тебе, дочка. – Старуха трясущейся рукой дала Але пол-юаня. – Ступай, попроси Христа ради.
Аля взяла монету и двинулась по проходу.
– Людь добры, подать на билето! – заговорила она, протянув здоровую руку.
Покалеченную руку она не показывала.
В двух вагонах четвёртого класса на Алю отреагировали вяло, большая часть пассажиров спала, несмотря на дневное время. Подал только один мужчина, тоже пол-юаня.
Перейдя через тамбур, Аля захотела писать. Она вошла в сортир и помочилась. Глянула на себя в зеркало. Показала себе свою руку с обрубком. Обрубок пальца вдруг заныл. Губы сами скривились, слёзы потекли.
– Мамо, видишь я? – спросила она у зеркала.
Вытянула из дырки салфетку, вытерла лицо, высморкалась.
И пошла в вагон третьего класса. Здесь было не чище, чем в тех двух, и людьми пахло ещё сильней. Лавки стояли в плацкартных отделениях, наверху виднелись спальные полки. Вагон был полон. На лавках сидели плотно, кто ел, кто игрался в умнице. Со спальных полок торчали ноги. Протянув ладонь, Алина побольше набрала воздуха, чтобы попросить милостыни погромче, но вдруг впереди раздалось громогласное:
– А теперь я вам, люди добрые, про Бога скажу! Бог наш молчанием велик! Храни Бога в душе, а совесть в сердце! Веруй в Богово, а не в чёртово логово! Богу не перечь, не буди невидиму картечь!
– От картечи, дед, Бог не укроет! – раздался мужской голос. – Во, смотри! Под Усть-Илимском! Была рука, стала решето! Химеры! Вольфрам!
– На Бога надейся, а ногу подволакивай! – возразил первый голос.
– Так у тебя ж ног-то нет, ёб твою! – раздался смех.
– Молись Богу, береги ногу! – возразил громкий голос.
– Да что-то ты не больно сберёг!
– Убогому Бог не помеха!
– Тебе – точно, дедушка!
Хохот
– На тебе, дед, поправляйся. – Двое протянули инвалиду мелочь, один – печенье.
Инвалид подставил шапку.
– Про Бога рассказал, таперича про пизду давай! – раздался пьяноватый голос.
Пассажиры засмеялись. Инвалид, не смутившись ни на секунду, заговорил своим зычным голосом:
– Жизнь и пизда – одна звезда! Пизда ушастой не бывает! На пизде дрова не возят, пизду в пизду не посылают! Пизда мужиком правит, а рубль – миром! На сухой пизде в рай не въедешь! От пизды пропиздью не отпиздишься! Свисти в пизду, да знай меру! Пизда без смазки, что без снега салазки!
Каждая пословица вызывала смех пассажиров. Когда инвалид закончил, слушатели одобрительно зааплодировали. В шапку полетела мелочь и куски еды. Воспользовавшись паузой, Аля снова набрала воздуху и громко, почти нараспев произнесла:
– Людь добры подайть сирот на билето до Красноярске!
Пассажиры на это не обратили внимания.
Зато инвалид обернулся к Але. Его массивное лицо было обезображено страшной, багроворозовой опухолью в синих прожилках, на большом носу торчало золотое пенсне с единственным треснутым стеклом.
– Ты откуда, конкурентка? – спросил дед своим зычным голосом.
– Мень во Влади в Ши-Хо забрато, там пальцо секли.
Аля показала руку. Инвалид молча осмотрел руку, потом Алю и одобрительно произнёс:
– Красавица!
Полные тубы его исказились улыбкой, которой мешала опухоль.
– Много подали?
– Один юане.
– Негусто!
Дед огладил свою роскошную белую броду:
– Мой тебе совет, дочка, ты вот что…
Но в этот момент в вагоне раздалась оплеуха, за ней другая, и началась драка с женскими криками и мужской бранью.
– Это что такое?! – угрожающе воскликнул инвалид, оттолкнулся утюгами от пола и покатил по вагону к дерущимся.
В шестом плацкарте сцепились двое – парень в расстёгнутой солдатской гимнастёрке и мужик с небритым, обрюзгшим лицом. Мужик был пьян. Подруга парня и жена мужика пытались разнять дерущихся. Белобрысый мальчик плакал и бил парня, одна девочка вопила, другая кричала и ругалась матом.
– А ну, лоси, помирю! – В пятом плацкарте поднялся рослый детина в тельняшке, схватил дерущихся за руки, но тут же получил от мужика в ухо.
– Ах, ты, еби твою… – Детина заехал мужику в морду так, что тот повалился на воющих девочек.
– Тьфу! – Подруга парня в гимнастёрке плюнула в лицо мужику и истерично запричитала: – Он же за тебя, тыловую сволочь, кровь лил, жизнью рисковал, а ты, свинья, подвинуть жопу свою не можешь?! Те-е-е-есно ему, гаду!
– Гад, гад… – Парень пытался жилистым кулаком дотянуться до мужика.