Наследие
Шрифт:
— А моя коровка? — несмело спросил единственный претерпевший разорение от нападения на стадо.
— Заберешь у того, кто убил мага, — ответил лорд. — Далее. Над душегубами суд вершить будет суд Его Величества, я отдаю их на милость королевской власти. На этом все, все свободны. Грамотей, челобитную.
Риктор обернулся к королю. Ледагард склонил голову к плечу и прищурился:
— А стадо-то было вырезано…
— Да, — кивнул Илейни. — Но клевета была, деревня на месте, потому — поединок чести, в котором я готов обменять жизнь лорда Алозия на жизнь своего дракона.
— Я принимаю мену! — громогласно провозгласил государь. — Дракон, именуемый Гор-ин-Сианлэй оправдан и помилован! Остальных виновных повелеваю бросить в темницу, их преступления я буду рассматривать завтра.
Обвиненные мужики бросились в ноги королю.
— Не вели казнить, государь! — возопили они. — Случайно это, не по злобе! Испужалися мы, побёгли от дракона, а уж как маг на меч налетел, то не ведаем!
— Завтра, дети мои, все завтра, — отмахнулся Ледагард и встал со стула. Он подошел к Илейни, хлопнув того по плечу. — Молодец. И дракона спас, и государя своего дураком не выставил, и воздал по заслугам виновным. Я доволен тобой, мой мальчик. — Венценосец пристально посмотрел на дракона. — А прокати-ка меня до столицы на своем драконе. Заодно и о деле поговорим.
— Как будет угодно моему господину, — поклонился Рик, пряча улыбку. Гор остался с ним, а это было важней даже королевской милости.
Глава 15
Ночной сумрак скользил по паркетному полу, словно зверь на охоте. Казалось, отвернись, поверь, что в безопасности, и он накинется, поглотит, пожирая тело вместе с костями. И только блеклые квадраты лунного света, испещренные тенями древесных ветвей, виделись островками, где можно было укрыться от суеверного страха перед Тьмой.
Свет одинокой свечи прорезал сумрак, тихие, едва уловимые шаги, приблизились к зеркалу, и его гладь отразила огонек, на мгновение ослепившего мужчину, державшего свечу. Он поморщился, прикрыл глаза ладонью и прислушался к тишине, окружавшей его. Однако кроме него здесь никого не было. Все живые спали, а неживых он не боялся. Мир мертвых был ему почти родным домом.
— Я болен, — прошептал мужчин и отошел от зеркала, задув свечу.
Ему вдруг стало не по себе. Нет, это не было страхом. Все, чего он боялся, уже свершилось, и бояться стало нечего. И терять нечего… только себя. Но именно себя он и терял. День за днем, мгновение за мгновением. И от этого было не по себе. Цель, к которой он шел столько времени, теперь отошла в тень, уступая место безумию, выедавшему изнутри, словно язва.
Сколько раз за последние дни он клялся себе, что больше не будет проводить ночи у зеркала. Но стоило на землю опуститься тьме, и жизни затихнуть, мужчина снова и снова шел к зеркалу, чтобы произнести проклятые четыре слова:
— Виалин Шагерд, призыва тебя.
Она послушно приходила, чтобы своевольно покинуть призвавшего спустя короткое время. Чтобы он не делал, как не пытался остановить, но Виалин ускользала сквозь пальцы. И сколько бы не прошло лет, живая или мертвая, она все равно не желала быть покорной, не слушалась. Это бесило настолько, что он не выдержал…
Мотнув головой, мужчина отвернулся от зеркала, чтобы уйти. Хватит. Хватит изводить себя тщетными надеждами… на что? На что можно надеяться, когда перед тобой бесплотный дух? Уже давно нет Виалин Шагерд, и все, что было связано с ней, растаяло легкой дымкой, оставив в душе лишь горечь утраченной любви и несбывшихся надежд. К чему эта одержимость, возвращавшая его ночь за ночью в прошлое?..
… Солнечный свет заливал лес, пробиваясь даже в чащу, где деревья росли столь плотно, что их ветви переплелись друг с другом. Воздух, немного влажный, пахнувший смолой, хвоей и зверями, щекотал ноздри. Впереди бежали каяры, три грязно-серые твари с красными горящими глазами. Опасные хищники, которых невозможно приручить, но они слушались того, кто шел за ними, не могли не слушаться. Черные клубящиеся жгуты удавками стянули их шеи, причиняя боль, не позволяя убежать или наброситься на того, кто пленил их.
Виалин эти твари слушались безропотно. Они ластились к ней, позволяя зарываться пальцами в длинную всклоченную шерсть. Повизгивали, словно щенки, когда она призывала их. Ели с ее рук, осторожно принимая куски сырого мяса, боялись задеть огромными острыми клыками, не желали обидеть и причинить боль даже случайно. Оберегали ее, охраняли, любили до самозабвения. И она любила их, она любила всех, кто окружал ее, кроме…
— Дрянь, — выдохнул Эрхольд, опираясь на древесный ствол ладонью. — Неблагодарная дрянь.
Каяры обернулись, окинули его злыми взглядами и глухо заворчали. Тут же затянулись удавки, пробивая шерсть и толстую кожу острыми иглами холода. Твари взвизгнули, замотав головами.
— Ищите, — велел лорд Дархэйм.
Звери уткнулись в землю носами, зафыркали и потянули вперед. Да-а, свою хозяйку они искали с особым тщанием. Если бы не Виалин, то каяры бы не позволили собой управлять. Они скорей бы сдохли от боли, но попытались перегрызть ему глотку, как уже несколько раз пытались сделать, когда не позволяли подойти к своей хозяйке, защищая ее от него. И Эрх уже давно расправился бы с кровожадными тварями, если бы не знал, что Виа ему этого не простит.
Лорд Дархэйм мог искать беглянку один, но она уничтожила свой след, который видел потомок Виллиана, даже обычный пес не смог бы отыскать ее запаха, но не каяры. Этих тварей невозможно было сбить со следа никакими ухищрениями. И теперь они послушно искали ее. Не для Эрхольда, они искали ее для себя, потому что были преданы Виалин.
— Она бросила вас, — зло произнес лорд Дархэйм, следуя за каярами. — Сбежала с ублюдком Шагердом, предав вас и меня.
Дорберт Шагерд. Эрхольд считал его своим единственным другом. Они росли рядом, взрослели. Дархэйм доверял своему другу настолько, что открыл правду о своей сущности. Надо было свернуть ему шею! Но даже он, Эрхольд Дархэйм, оказался доверчивым слепцом. Уверовал в то, чего не существует — в дружбу.
Это все бредни глупой юности. Сколько подлости люди не замечают за розовой дымкой самообмана, пока жизнь не насеет свой первый удар. Тогда туман, сотканный из иллюзий, разлетается в клочья, оставляя тебя задыхаться, стоя на коленях. Вера в прежние идеалы рушится, и на ее место приходит опыт. Проклятый жизненный опыт. Порой он дается слишком дорогой ценой. И все-таки, пройдя сквозь огонь предательства и обмана, ты закаляешься, как клинок в горниле кузнеца. Грани заостряются, и уже нестрашно причинить боль тем, кто встает поперек дороги.