Наследница поневоле
Шрифт:
Изгнанная холодом с любимой скамьи Митревна открыла сразу.
— Бабуля, Полина Дмитриевна, ради Бога, позвольте мне пройти! — Лиза умоляюще сложила руки на груди.
— Кудай-то пройти? — обалдело захлопала голыми веками старуха.
— Мне на улицу надо…
— Дак иди.
— Но мне нельзя в дверь! Нельзя через подъезд! — выпалила Лиза, буквально заталкивая бабку в прихожую.
— Сдурела! — возмутилась Митревна. Из странной Лизиной просьбы она сделала свои выводы — недаром старухи из «скамеечного клуба» только и говорили в последние дни, что о бывшей тихоне лицемерке. — От любовников наладилась прятаться?
Девушка шагнула в квартиру, решительно захлопнула за собой дверь и выхватила «дробовик»:
— Пустишь!
— Да что ж это делается, Господи?! — завопила бабка, шарахаясь от Лизы.
Лиза пересекла комнату, распахнула окошко, свалив горшки с геранью и фикусом, и, бросив беглый взгляд на улицу, легко выпрыгнула в палисадник, прямо на трогательно лелеемые Митревной зеленые насаждения.
Глава 93
Ла Гутин с утра наблюдал за мышиной возней парней Изборского, которые вели наблюдение, уже не прячась. Да какое там наблюдение? Самую настоящую осаду! После обеда он устроился возле дома, который стоял напротив торца дома Батуриной. Там, за кустами и телефонной будкой, расстелив газетки, «культурно отдыхали» трое мужичков, будто бы еще и не совсем ханыжного вида, но с рожами, говорившими о трудных похмельных буднях и редких, с трудом припоминаемых праздниках. Мужички сначала косились на чужака, но, когда он выставил пиво и не поскупился на рыбку, в компанию приняли — отчего не уважить хорошего человека?
Ла Гутин влился в дружный коллектив и внимания прохожих не привлекал, сам же продолжал наблюдать за подъездом наследницы.
Минувшая ночь, наполненная размышлениями и дискомфортом, заставила киллера прийти к весьма неожиданному решению, может быть, не самому лучшему и не самому правильному, но он уже ничего не мог с собой поделать. Особенно ему не хотелось признаваться себе в том, что на ход его мыслей повлиял привидевшийся ему медведь с розовым бантом…
Ла Гутин на пиво не налегал и не слишком прислушивался к бурным дебатам, разгоревшимся между подпившими мужичками, но, делая вид, что крайне заинтересован, с притворной рассеянностью поглядывал по сторонам.
Вдруг он увидел, как кто-то выпрыгнул из окна первого этажа и скрылся в кустах палисадника.
Пьер не поверил своим глазам: это был… Это была Лиза Батурина! На этот раз — жгучая брюнетка. Прежде чем последовать за ней, он взглянул на парней, бродивших возле машин, и убедился в том, что они ничего не заметили. Он хотел уже выбраться из-за своего укрытия, как замер, остолбенев и онемев одновременно, — к подъезду Лизы подкатило такси и из него вышли… Бет Моргенсон и Джейк Херби! Женщина была одета так вызывающе, что на нее просто невозможно было не обратить внимания.
«К черту! — Ла Гутин усмехнулся. — Всех к черту! Вперед за наследницей!»
Глава 94
Руководить слежкой и, если представится возможность, похищением человека Кирсанов назначил весьма опытного и толкового, обладавшего массой достоинств и всего одним, хотя довольно серьезным недостатком — яркой и запоминающейся внешностью. Баруздин Николай Константинович, уроженец города Смоленска, выглядел совершенно как «лицо кавказской национальности», хотя
Внешностью Николай Константинович был обязан своей матери, по национальности не то аварке, не то аджарке — он и сам толком не знал. К сожалению, Баруздин рано утратил связь с семьей, угодив по малолетству в колонию. Затем он еще раз побывал «у хозяина», где прошел хорошую школу и приобрел весьма полезные знакомства. С той отсидки прошло более пятнадцати лет, но еще тогда молодой Коля понял — лучше быть на свободе, чем сидеть, и сделал все, чтобы ничего подобного с ним больше не случилось. До сих пор ему это удавалось.
Он никогда не принимал участия в акциях, которые планировал и организовывал, а его сообщники, даже если по какой-то роковой случайности оказывались на скамье подсудимых, его не выдавали, поскольку знали — Баруздин не забудет, Баруздин позаботится. И Баруздин честно выполнял свои обязательства.
Два года назад судьба свела его с Дмитрием Антоновичем Кирсановым, которого он знал прежде под другим именем, и он с удовольствием поступил к нему на службу в респектабельную фирму. То, что пришлось перепрофилироваться, не смутило Баруздина: суть новых задач осталась прежней, изменилась лишь форма их решения.
На сей раз поручение, данное ему Кирсановым, несколько обидело его: что он, мальчик, что ли, — караулить с шестерками какую-то девицу? Но когда Дмитрий Антонович, которого Баруздин уважал, насколько был способен на подобное чувство, объяснил, что дело — на миллионы долларов, Николай Константинович изменил свою точку зрения.
Кирсанов же убедил его задействовать в операции некоего Глебова, который, будучи изгнан из органов, совсем недавно пришел на службу в «Ундину» и уже успел вызвать гнев Изборского своими удручающе бестолковыми действиями.
Кирсанов протежировал Глебову, как поговаривали, только потому, что бывший сотрудник органов имел на него некий компромат. Баруздин не понимал, зачем возиться с идиотом, если можно его просто устранить, о чем и позволил себе намекнуть Кирсанову в приватной беседе. Начальник гвардии одарил его малоприятной улыбочкой и еще менее приятным вопросом: «А что потом делать с тобой?»
Вопрос, естественно оставшийся без ответа, неожиданно навел Баруздина на мысль о том, что с господином Кирсановым-не-Кирсановым дело обстоит еще круче, чем он полагал, и что информация об этом достойном господине не столь безобидна, как он считал до сих пор. Возможно, она таит в себе куда большее, чем сведения о человеке, который, желая избегнуть наказания, живет по подложным документам.
Назначая Баруздина руководителем операции, Кирсанов по-отечески похлопал его по плечу и снисходительно пообещал:
— Дай Глебову шанс отличиться и… Мы станем еще лучшими друзьями, чем прежде. Думаю, что в ближайшее время мне понадобится официальный заместитель…
Внимательнейшим образом вникнув в детали ситуации, Баруздин избрал своеобразную тактику — психологическое давление и изоляцию.
Утром они сменили пост, разместив у подъезда объекта целых три машины, в одной из которых сидел сам Николай Константинович вместе с Глебовым. Он не желал выпускать из виду импульсивного мента, дабы тот не наворотил чего похлеще, чем во время своего дебюта.