Наследник полуночи
Шрифт:
По широкой винтовой лестнице к ним спускалась девушка. Магнус всегда находил смертных красивыми и видел множество тех, кого любой бы посчитал таковыми.
Эта же красота была необычной, отличающейся от красоты большинства смертных.
В запятнанном и грязном упадке, в котором пребывал дом, она сияла как жемчужина. Ее волосы тоже были цвета жемчуга, бледной слоновой кости с отблеском золота в них, а кожа — светящейся розовым и белым, как морская раковина. Ресницы густые и темные, накрывающие глаза глубоким таинственным серым.
Магнус вздохнул. Татьяна услышала этот звук и посмотрела на него с торжествующей улыбкой.
— Она
Грейс [3] .
Осознание поразило Магнуса как удар. Ну, конечно же, Джеймс Херондэйл не взывал к чему-то несовершенному и далекому, как благословение, стремление души к божественной милости и пониманию. Его отчаяние было сосредоточено на чем-то более из плоти и крови.
Но почему это такая тайна? Почему ему никто не может помочь? Магнус изо всех сил старался сохранить невозмутимое лицо, когда девушка подошла к нему и протянула руку.
3
Грейс (англ. — Grace) — милосердие, прощение, благодать, добродетель.
— Здравствуйте, — пробормотала она.
Магнус смотрел на нее. Ее лицо — словно перевернутая фарфоровая чашка, а глаза хранили обещания. Сочетание красоты, невинности и обещания греха было ошеломляющим.
— Магнус Бейн, — хриплым тихим голосом произнесла она.
Магнус не мог отвести от нее глаз. В ней все былосоздано идеально, чтобы привлекать. Она красива, да, но было что-то еще. Она казалась застенчивой, но все ее внимание было обращено к Магнусу, будто он был самым очаровательным из того, что она когда-либо видела. Не существовало такого мужчины, который не захотел бы увидеть свое отражение в прекрасных девичьих глазах. А если бы вырез ее платья был немного ниже, то это не считалось бы чем-то постыдным из-за ее полных невинности серых глаз, которые говорили, что им неведомо желание, пока что нет. Но пухлость ее губ и темный свет в глазах говорили о том, что в нужных руках она окажется ученицей, которая покажет самый невероятный результат…
Магнус отпрянул от нее, как от ядовитой змеи. Она не выглядела обиженной, рассерженной или потрясенной. Она перевела свой взгляд, в котором сквозил любопытный вопрос, на Татьяну.
— Мама? — спросила она. — В чем дело?
Татьяна поджала губы.
— Этот не такой как все, — сказала она. — Я имею в виду, что ему нравятся девушки, а также мальчики, как я слышала, но его вкусы не распространяются на Сумеречных охотников. И он не смертный. Он живет уже долгое время. Нельзя ожидать от него нормальной… реакции.
Магнус вполне мог представить, какова должна быть нормальная реакция: реакция мальчишки, как Джеймс Херондэйл, защищенного и наученного тому, что любовь нежна, любовь добра, что нужно любить всем сердцем и отдаваться всей душой. Магнус мог представить нормальную реакцию на эту девушку, каждый жест которой, каждое выражение лица, каждая черта кричали: «Люби ее, люби ее, люби ее».
Но Магнус не был этим мальчишкой. Он напомнил себе о манерах и поклонился.
— Очарован, — сказал он. — Ну, или любой другой эффект, который порадовал бы вас больше.
Грейс изучала его со спокойным интересом. Ее реакция была безмолвной или скорее тщательно продуманной. Она походила на существо, созданное привлекать каждого и не выражать ничего настоящего, но для этого необходима наблюдательность такого профессионала, как Магнус, чтобы это различить.
Внезапно она напомнила Магнусу не кого-то из смертных, а вампиршу Камиллу, которая была самой последней и самой прискорбной его настоящей любовью.
Магнус провел годы, воображая пламя под холодностью Камиллы, что под ней таились и ждали его надежды, мечты и любовь. В Камилле он любил не что иное, как иллюзию. Он вел себя как ребенок, представляющий фигуры и истории, которые можно было найти в облаках на небе.
Он отвернулся от вида Грейс в милом бело-голубом платьице, как видение небес в сером аду этого дома, и посмотрел на Татьяну. Ее глаза были презрительно прищурены.
— Проходите, маг, — сказала она. — Полагаю, нам есть что обсудить.
Магнус последовал за Татьяной и Грейс вверх по лестнице и по длинному почти черному как смоль коридору. Магнус слышал под ногами треск и хруст разбитого стекла и в тусклом едва заметном свете увидел что-то ускользающее при его приближении. Он надеялся, что оно не менее безобидное, чем крыса, но что-то в его движениях говорило о форме гораздо более абсурдной.
— Не пытайтесь открывать двери или ящики, пока вы здесь, Бейн, — долетел до него голос Татьяны. — Мой отец оставил после себя множество стражников, чтобы защищать то, что принадлежит нам.
Она открыла дверь, и Магнус увидел комнату. Внутри находился перевернутый стол, тяжелые шторы на окнах обвисли, как тела на виселице, а на деревянном полу были осколки и следы крови, как свидетельства давней борьбы, которые никто не убрал.
На стенах криво висело множество рам, некоторые были с разбитым стеклом. На очень многих из них изображались морские приключения — Магнус оставил море из-за его злополучной попытки пожить день в качестве пирата — но даже целые картины были покрыты серым. Нарисованные корабли, казалось, утопали в море пыли.
Лишь один портрет оставался целым и чистым. Это была картина маслом без стекла, но при этом на ее поверхности не виднелось ни пылинки. Единственная чистая вещь во всем доме, помимо Грейс.
Портрет мальчика семнадцати лет. Он сидел в кресле, откинув головуна спинку, будто у него не было сил держать ее самому. Он был ужасно худым и бледным, как соль. Но его глаза все равно оставались темно-зелеными, как пруд в лесу, скрытый под нависшими листьями дерева, куда никогда не проникают ни солнце, ни ветер. Его темные волосы спадали на лоб легким и прямым шелком, а длинные пальцы сжимали подлокотники кресла, практически цепляясь за них, и отчаянная хватка этих рук говорила о молчаливой истории боли.
Магнус и раньше видел такие портреты — последние изображения потери. Даже спустя годы он мог сказать, сколько усилий стоило мальчику позировать для этого портрета в качестве успокоения любимых людей, тех, которые будут жить после его смерти.
На его бледном лице застыл отстраненный взгляд человека, который уже сделал слишком много шагов на пути к смерти, призвавшей его. Магнус подумал о Джеймсе Херондэйле, излучающем слишком много света, слишком много любви, слишком много, слишком много. В то время как мальчик на портрете был прекрасен, как умирающий поэт, с хрупкой красотой свечи, которая вот-вот погаснет.