Наследник Тавриды
Шрифт:
Тут же топтался штаб-ротмистр Мантейфель, адъютант Милорадовича, которому было велено сказать во весь опор в Москву. Прямо на перилах генерал-губернатор написал от имени великого князя запрещение архиепископу Филарету вскрывать ларец в Успенском соборе и, как только Николай вышел из церкви, подписал у него. На мгновение царевич заколебался, но старый волк стиснул зубы на шее добычи.
— Вообразите, что будет, если Питер присягнет Константину, а Москва — вам. Неужели вы хотите гражданской войны?
Никс ничего
— Что вы наделали? — Мария Федоровна была на грани второго обморока, но так в него и не погрузилась. — Разве вы не знаете об акте, объявившем вас государем?
Глупее ситуации представить нельзя. К счастью, Николая еще в детстве научили делать хорошую мину при плохой игре.
— Мне не известен никакой акт, — заявил он во всеуслышание. — Если таковой и существует, то о нем не знала ни одна живая душа. Наш законный император — брат Константин.
Гордый своим самопожертвованием, Никс хотел идти. Но спектакль еще не был окончен. На Комендантскую лестницу ворвался взмыленный князь Александр Голицын, ближайший друг покойного государя. Он гнал из Таганрога в Петербург что есть сил и все равно опоздал.
— Как? Как вы могли нарушить волю своего благодетеля? — возопил вельможа, подбегая к Николаю. Но, встретив глухое молчание, осекся. — Есть что-то, чего я не знаю?
— Шестьдесят тысяч штыков, — выплюнул великий князь и побрел к себе.
Но Голицын был тем и хорош, что молчать не собирался. Помочь он не мог, однако шум поднял.
— Надо немедленно созвать Совет! Надо вскрыть документы! Такова была воля его величества!
Поскольку все члены Совета топтались во дворце, собрать их в одной комнате и запереть дверь на ключ не составило труда. Здесь никто ничего не решал. Но квохтать предоставлялась полная возможность. Принесли ларец с пакетом, на котором собственной рукой благословенного монарха было начертано: «Хранить впредь до моего востребования. В случае моей кончины вскрыть прежде всякого другого действия».
— Этого нельзя делать! — Милорадович один возражал против прочтения документов.
— Господин граф, проявите уважение к воле своего императора. — За два дня Голицын был первым, кто успешно выдержал давление генерал-губернатора.
— Хорошо, — нехотя бросил Михаил Андреевич. — Но, согласно закону, государем должен стать старший после покойного, то есть Константин.
Сановники потянулись к ларцу. Печати были сломлены, акты прочитаны.
— Теперь вы видите, что присяга ложна! — возопил Голицын, подпрыгивая со стула.
— Его высочество Николай Павлович знал об этих документах, когда целовал крест, — бросил Милорадович.
— Нам надо тоже присягнуть Константину, — подал голос престарелый адмирал Мордвинов.
— Нет! Нет! — закричали другие. — Николаю!
— Идемте к его высочеству.
Это был выход. Сложить с себя всякую ответственность и заставить великого князя освободить их от рокового решения. Предложение исходило от графа Литы, старого мальтийского кавалера, тонкого дипломата и мистика.
Никса нашли, хотя он и старался спрятаться в своих покоях. Ему пока в голову не приходило, что депутации обеспокоенных подданных станут наносить визиты через каждый час.
— По воле покойного государя мы признаем вас законным императором, — заявил с поклоном Лита. — Вы один вправе разрешить наши сомнения и отвести к присяге.
Великий князь застонал. За сегодняшний день его в третий раз заставляли организовывать собственные похороны! Вереница высших чиновников потянулась за царевичем. Дорогой они миновали пост внутреннего караула возле домовой часовни. Там стоял аналой с крестом и Евангелием на нем. Дежурил первый взвод государевой роты Преображенского полка.
— Куда это вы, господа, ломитесь? — крякнул солдат, преградив дорогу.
— Присяга, — отвечали ему. — Император преставился.
— Ничего не знаем.
Тем временем Николай отстал, задержанный докладом о присяге по корпусам. Вперед выступил комендант Петербурга Башуцкий и пустился объяснять солдатам, что к чему.
— Мы не можем поверить на слово, — возразил ротный. — Благодетель наш даже не болел.
— Измена! — глухо загудели другие.
— Вы с кем разговариваете! — гаркнул Милорадович. — Не знаете, кто я?
Ротный было отпрянул, но снова занял свое место.
— Воля ваша, а пропустить не можем. Пусть его высочество нам скажет.
На пороге возник бледный Николай. Увидев наклоненные штыки и красные от натуги лица спорщиков, он поднял руку.
— Отставить! Нет измены. Государь скончался. Теперь нам батюшка — император Константин Павлович.
Солдаты опустили ружья и начали креститься. Советники беспрепятственно прошли к алтарю. А Никс бросил на Милорадовича колкий взгляд: «Значит, не все штыки в городе ваши?»
29 ноября 1825 года.
— Что во дворце? — Госпожа Бенкендорф сидела напротив мужа и внимательно следила за тем, чтобы он доел весь суп.
Шурка скреб по дну ложкой, набивал лапшу за щеки и удивлялся, почему русские жены с таким остервенением кормят мужей.
— Да ничего. Был в Кавалергардском зале. Потолокся. Видел Николая Павловича. Под арестом.
Достойная дама ахнула.
— Как это?
— Шучу, — досадливо отмахнулся генерал. — Просто Милорадович ходит за ним по пятам. Как часовой. Ни на минуту не оставляет. Я вообще сомневаюсь, можно ли с ним поговорить без свидетелей.