Наследник
Шрифт:
– Если у Вас будет мое распоряжение, никто не будет против. Напомню Вам, что я уже совершеннолетний, в гвардии же Вас уважают. Так что проблем не случится. А то, что думает шведский король разве должно влиять на принятие решений в Гольштинии? Но… - я улыбнулся.
– Сударь, Вы даете мне раз в три месяца сто тысяч в рублях, тренируете дивизию отборных солдат, в год строите два линейных корабля, вспоминая славные времена гольштейнских мореходов, имеете годовые магазины на три дивизии, пороховой заряд…
– Это уже не возможно. Ваше Высочество, вы путаете возможности необъятной России и маленькой
– Сударь, Вы меня перебили. Вашего сюзерена и наследника Российской империи, - театрально взбеленился я. Начался уже торг, а он редко бывает без лицедейства.
– Простите, - проявил покорность Брюммер, склоняя голову. Еще бы! Замаячило очень сладкое место.
– Не забывайтесь, - сказал я и достал из небольшого сундучка лист бумаги. – Вот тут наше с Вами соглашение. Там два одинаковых текста и я попрошу Вас ознакомиться и подписать.
– И все же, Ваше Высочество, объясните все, Ваш план полностью не ясен, - сказал Брюммер.
Понимать же было и нечего – я стремился избавиться от актива, который мне и так не принадлежал. Послезнание говорило, что Россия не станет решать проблему Шлезвига, а я могу получить и оппозицию в русском обществе, если зациклюсь на этом клочке земли, ненужном России ни разу. Тут или Копенгаген датский брать с контролем проливов, или вообще не дергаться. Да и взять датскую столицу одно – удержать сложнее, практически невозможно. Сам же я помню, как отец напивался, сокрушаясь, что датчане предлагают деньги за предательство. По мне – нужно было брать. Не взял серебро родитель, так и помер в гольштинской нищете, попробую взять я, если вначале дадут, а потом, уже в России, не отберут.
И есть все шансы к реализации этого проекта. Россия уже сейчас вовлечена в европейские дела, как я узнал, тридцати шести тысячный корпус Репнина отправляется бродить по Европе. Может командующий Василий Аникитич совершить вояж и до Шлезвига. Нет, конечно, не может, тут самостоятельности решений генерал-фельдцейхмейстера не достаточно, но если договориться с тетушкой, то датчане могут думать о реальной угрозе быстрой войны с ними, чтобы «боль и слезки мальчика Петруши унять и забрать Шлезвиг». Плюс еще и тысяч пять-шесть гольштейнского воинства к тому.
Кто будет против? Австрия? Не думаю, они и так сейчас, пусть и пыжатся, но сделают многое, чтобы кровь руссаков решала проблемы Марии Терезии. Взяли Парму и Пьяченцу и полностью выдохлись, даже из Генуи их горожане выгнали.
Фридрих? Вряд ли. Прусский король еще не вошел в силу и не развил присущий ему нарциссизм, чтобы бросать вызов России, да еще когда два его ставленника возле власти. Два – это я и Екатерина. Тем более, что в этой войне Пруссия уже выполнила свои задачи – Селезия взята Фридрихом и Австрия ничего с этим поделать не может.
Так что, прояви волю государыня Елизавета Петровна, - даже не заметят маленькой войны. А датская армия не выдержит большого конфликта. Да и зачем? Какие-то три миллиона в полновесных рублях отдать мне и все… считай союзники. А Голштиния, между прочим, своего рода буферная зона между конфликтом в Европе и самой Данией и представляется для данов хорошим активом.
В этот коктейль следует примешать еще и немного идеологии, как и щепотку
Так что Михал Клеофанс Огинский, прости, но твой полонез «Прощание с родиной», написанный по поводу разделов Речи Посполитой, под который рыдали просвещенные европейцы в конце XVIII века, будет написан чувственным Шлезвиг-Гольштейнским герцогом по поводу утраты того самого Шлезвига. Партитура уже готова, осталось только добиться потери области. И тогда я собью с толку европейских правителей, которые продолжат считать меня апологетом войны с Данией, просто слабым человеком, который уступил воле русской царицы. И чем больше времени именно так будет считать Европа, тем более предсказуемо для моего понимания они станут себя вести. И Семилетняя война произойдет на схожих позициях, как и в другом варианте истории, только я поспособствую более качественной подготовке к ней.
И деньги получить далеко не самоцель, это лишь шажок к большим целям есть стремление их употребить эти средства, или заработать иные. Еще в конце прошлой жизни я отчетливо понял, что деньги – тлен, а жизнь твоя, близких и родных, соотечественников, просто хороших людей куда важнее. Меня, наследника, не перестанут кормить, давать деньги, потакать прихотям, если я даже буду, не выходя из своих комнат, пьянствовать. А хочется иного – чувствовать себя сопричастным, чтобы быть в истории не тем, кто за три дня издал столько указов, что Россия просто перестала существовать, пусть некоторые из них и были логичны.
Денег нужно прорву, и почему этого не понимает Елизавета, я не знаю. Взять, современный флот России – убожество, кратно уступающее флоту Петра Великого. Ну, хотя бы загрузить имеющиеся верфи, нанять офицеров-иностранцев, начать своих натаскивать, расширить прием гардемаринов. Навести порядок в Морском шляхетском корпусе, да его еще и нету, разрозненные школы гардемаринов. И выходить в море нужно не раз в год, а постоянно, хотя бы в тот же Киль, где я родился.
Между тем, в карете установилась тишина, нарушаемая только перестуком колес по мостовым. Мы уже подъезжали к Первопристольной и тут попадались отрезки мощенных дорог.
Чтобы разбавить тяжелый разговор и дать эмоциям, бурлящим внутри моих спутников, я начал травить анекдоты. Этот мир узнал о поручике Ржевском. Пробить серьезность Брюммеля оказалось сложным, но Бернхольц не сдерживался и смеялся до кашля и красноты лица.
Была еще одна причина, почему я начал, благодаря своей неплохой памяти, смешить двух вечно серьезных немца – мы нагнали карету Екатерины. В своих изданных в будущем дневниках моя невеста часто писала, как веселилась в каретах, как я, якобы, ей завидовал и все норовил поменять своих скучных спутников. Вот пусть завидует, наблюдая, как я негромко нашептываю пошлые истории про любвеобильного Ржевского.