Наследники Великой Королевы (др. изд.)
Шрифт:
Она молчала несколько мгновений. Потом поднялась и произнесла.
— Вы очень любезны, — и вышла.
Джон обиженно и озадаченно посмотрел ей вслед.
— Я думал, что ее это обрадует, — сказал он.
— Вы большой ребенок, Джон, — ответил сэр Сигизмунд. — Она чересчур счастлива и боялась выдать свою радость. — Он подмигнул мне. — Ну, а теперь, думаю, мы можем сыграть с вами в шахматы, сэр поверенный.
Я присоединился к нему, мы уселись за столик и бросили жребий, кому делать первый ход. Я проиграл. Джон поднялся и с небрежным видом направился к выходу.
Сэр Сигизмунд смахнул с доски обе свои ладьи и выдвинул вперед королевскую пешку.
— Думаю, кольцо все-таки обладает магической силой, — широко улыбнувшись произнес он. — Дама одержала верх. Теперь некоторое время мы не увидим обоих. Что ж, по крайней мере нам никто не будет мешать. Она очень красива, не правда ли?
— Да, очень красива.
— И совсем не похожа на наших девушек с румяными, словно яблоки щеками. — Он с торжеством взял моего офицера, которого я бездумно выдвинул вперед. — Последний раз я был в Испании незадолго до объявления войны. Они уже собрали Армаду и были уверены в победе. Во все наши города назначались испанские губернаторы. Филипп сам просматривал списки и приказал выбить медаль для своих отличившихся капитанов. Враждебность к англичанам достигла апогея, и я вынужден был вскоре покинуть страну. Повсюду пели песню, в которой высмеивали недостатки англичан. Песня была такая забавная, что я даже перевел ее. В одном из куплетов говорилось о любви. Автор утверждал, что испанка может полюбить португальца, француза, ирландца, даже мавра, но никогда не снизойдет она до англичанина. — Он выдвинул вперед слона и произнес: «Шах!» Я оказался в сложном положении, и пока размышлял, что мне делать дальше, сэр Сигизмунд продолжал.
— Боюсь, наша прелестная сеньорита никогда не слыхала этого куплета, а жаль. Было бы лучше, если бы она его знала. Когда между ними произойдет разрыв, а это неизбежно, она либо вонзит ему нож в грудь, либо удалится и умрет от неразделенной любви. И ничего здесь поделать нельзя. Ведь она влюбилась, да еще в англичанина. Кстати, теперь капитан Уорд будет немало времени проводить в порту. И не удивляйтесь, если он решит, что в вашем доме в Гулетте ему будет слишком тесно.
17
Вечером с моря подул бриз, неся благодатную прохладу после гнетущей жары долгого дня. Мы с Джоном поднялись на верхний балкон, чтобы насладиться прохладой и побеседовать о делах. Вскоре к нам присоединился сэр Сигизмунд. В руках у него была пачка писем. Три из них предназначались мне, остальные Джону.
Несколько минут я медлил вскрывать их. Я узнал знакомый с детства почерк матушки и тети Гадилды. Третье было написано явно девичьей рукой.
Я внезапно ощутил щемящую тоску по дому. Мне страстно захотелось вновь очутиться среди шума и гама нашей городской площади, оказаться в вечерней тиши нашего дома, сидеть перед камином и видеть мать, склонившуюся над своим рукоделием и тетю Гадилду, погруженную в хозяйственные заботы. Ощутить легкое дуновение свежего ветерка в рябиновой роще. Услышать грубые голоса грузчиков у причалов. Мне захотелось вернуться в эту спокойную и мирную жизнь. Звуки гортанных голосов, доносившиеся с крыш, расположенных невдалеке домов придавали этому желанию еще большую остроту. Джон не очень внимательно слушал мои соображения — по поводу запасов продовольствия и боевых припасов, внизу по саду гуляла донна Кристина и глаза моего друга неотрывно следили за ее стройной фигурой. Теперь Джон погрузился в чтение своей почты. Должен признаться, что первым я в руки взял послание Кэти. Я еще никогда не получал от нее писем и мои глаза жадно скользили по строчкам густо заполнившим страницы. Письмо пестрело орфографическими ошибками. Кэти никогда не отличалась особым прилежанием в учебе.
«Дорогой Роджер, — читал я.
Папа сказал, что сэр Сигизмунд Хилл возьмет с собой письмо и я воспользовалась этим, чтобы написать тебе и капитану Уорду (сначала Кэти написала «Джону», но потом зачеркнула это слово). Я так рада, что вы скоро вернетесь домой! Папа, правда считает, что капитан Уорд гораздо больше нужен там, где он сейчас находится и наверняка рассердится, узнай он, что я думаю иначе, но…»
Письмо было многословным, в нем содержалась масса деталей, которые я поспешно глотал. Целая страница была посвящена предметам дамского туалета и последним модам. Кэти сообщала мне, что как-то встретила в городе мою мать и они долго беседовали обо мне. Ее старый пес Уолтер околел, а нового она себе, наверное, не заведет, так как по слухам королева не жалует собак и при дворе ей скорее всего не позволят держать нового любимца. Помню ли я бедовую девицу по имени Энн Тернер? Разумеется, помню, ведь ею интересовались все мужчины нашего города.
Так вот, она открыла модную лавку в Лондоне, которую посещают все придворные дамы. Она, Кэти, вероятно тоже посетит ее, хотя бы из любопытства. И еще она интересовалась тем, какие подарки я ей привезу.
«Я очень испугалась, когда в Лондоне поднялся весь этот шум и капитан Уорд скрывался у нас. Мы думали, что тебя посадили в Тауэр, и я страшно обрадовалась известию о том, что „Королева Бесс“ благополучно отплыла. Я очень часто думаю о тебе, Роджер, и успокоюсь только тогда, когда ты и капитан Уорд невредимыми вернетесь домой. Я очень скучаю по тебе».
Я перечел письмо несколько раз, живо представляя себе все, о чем она писала. Я убеждал себя в том, что она написала бы мне как раз такое письмо в том случае, если бы вообще никогда не встретила Джона, и поэтому у меня нет причин для беспокойства. Тем не менее я следил за выражением лица Джона, пока он читал, размышляя над тем, длиннее ли письмо, которое он получил от Кэти, чем мое и содержатся ли в нем более нежные обращения.
Он долго читал письмо, а потом впал в мрачное раздумье, устремив взгляд в небо на севере. В конце концов он обратился к Хиллу.
— Хочу, чтобы вы правильно поняли меня, Мунди. Вовсе не честолюбие удерживает меня здесь. Я был бы самым счастливым человеком, если бы уже сегодня смог повернуть паруса в сторону дома.
Я понял, что все рассказанное им мне было правдой. Кэти сделала свой выбор.
С тоской в сердце я приступил к чтению двух оставшихся писем от матери и тети Гадилды. Они робко упрекали меня за внезапный отъезд, однако, чувствовалось, что они гордятся мною. Обе они упоминали о слухах, согласно которым мы должны были скоро вернуться домой и выражали огромную радость по этому поводу, однако, тетя Гадилда прибавила фразу, которая весьма озадачила меня.
«Твоя мать», писала она, — не объясняет при каких именно обстоятельствах она узнала эту замечательную новость, опасаясь осуждения с моей стороны и правильно опасается.»
Я был, повторяю, так озадачен, что даже прочитал это место вслух Джону.
— Твоя тетушка явно имеет в виду сэра Бартлеми, — ухмыльнулся он. — Наш общих друг большой сплетник и дамский угодник. В городе поговаривают, что он питает довольно-таки нежные чувства к твоей хорошенькой матушке. Несомненно он зашел к вам сообщить ей радостную весть, а твоей добродетельной тетушке это пришлось не по нраву.
Я сразу же понял, что он был прав. Теперь я припомнил, что владелец Эпплби Корт под тем или иным предлогом частенько заходил к нам. Тогда мне и в голову не приходило связывать эти визиты с приступами дурного настроения, которые после этого неизменно «накатывали» по выражению матушки, на тетю Гадилду. Однажды днем после обеда я находился в своей спальне и, услышав голоса внизу, открыл дверь, собираясь спуститься. Тетя Гадилда стояла у подножья лестницы, вытянув голову вперед и явно стараясь услышать, о чем говорят в гостиной. Мне это показалось странным. Я решил не спускаться и вернулся в свою комнату. Позднее я увидел отъезжавшего от нашего дома сэра Бартлеми. Он выглядел очень вальяжно и импозантно в своем бархатном плаще и шляпе с перьями.