Наследники
Шрифт:
— Ну, тогда, конечно, мы не знакомы. Да вы садитесь.
— Спасибо. Вы спешите, да и я тоже.
Оглядевшись еще раз, Алексей сказал:
— Чего-то тут не хватает, а чего — не пойму. О! Вспомнил! Диван вот здесь стоял. Большой такой, черный дерматиновый диван. Всегда у ребят возня происходила — кто скорее займет его. Уж больно удобно на нем сидеть было.
— Диван? Да-да, был. Но мы решили пожертвовать его завкому. В обмен, — и парень указал на выстроившиеся вдоль стены щеголеватые, новые стулья.
— Что ж, обмен не без выгоды, — рассмеялся Алексей и предложил: — Вы ведь в литейку собрались? Ну, а я в технический кабинет. Пойдемте вместе.
— Хорошо. Только, вы извините, я вашу фамилию не спросил.
— Быстров.
Парень схватился за голову.
— Быстров! Совсем я зарапортовался. Ведь столько о вас слышал. Надо бы ребят собрать.
Алексей успокоил его.
— Не стоит, Миша. Как-нибудь в другой раз.
Молодой человек, совсем обескураженный, сказал:
— А вы меня, оказывается, знаете?
— Секрет невелик. Братишка меня проинформировал, кто возглавляет комсомолию «Октября».
— Ну да, конечно. Что-то я плохо соображаю сегодня. Понимаете, голова кругом идет. Бригаду из горкома жду, на бюро нас слушают. А кроме того, никак еще к гражданке не привыкну.
Алексей понимающе улыбнулся и проговорил, отвечая своим мыслям:
— Да вы не волнуйтесь. Теперь ведь отчеты в горкомах слушают иначе. На любителей по каждому поводу и без повода стружку снимать мода прошла.
Лугового на заводе не оказалось — он готовил материалы к научно-технической конференции и, чтобы ему не мешали, работал дома. Алексей решил поехать к нему.
Семен Михайлович так искренне обрадовался ему, что Алексей с болью упрекнул себя за то, что так долго собирался навестить своего парторга.
Усадив Алексея на диван, хозяин начал суетиться с кофе.
— Ты, конечно, не обессудь, я варить его не мастер, пью порошковый, без осадка, и знаешь, по-моему, это здорово придумано. Хозяйка меня всегда турецким угощала, да нет теперь хозяйки-то…
Алексей знал, что Луговой всего полгода назад похоронил жену, слышал, как тяжело он переживает утрату. Однако сейчас Семен Михайлович бодрился, говорил почти весело.
— Живу как? А что же мне не жить? Скриплю помаленьку.
Алексей посмотрел на него, и сердце у него защемило так же, как утром, когда он глядел на мать. Седой ежик волос поредел, лицо похудело, глубокие морщины избороздили щеки, высокий, крутой лоб. Только глаза Семена Михайловича смотрели все так же колюче-задорно и пытливо.
— Живу я, Алеша, неплохо. Работа интересная, забот полно, а в нашем возрасте это, знаешь ли, самое главное, чтобы их, значит, было побольше, чтобы разным старческим мыслям места не оставалось. Заведую техническим кабинетом. Когда установили пенсию, я сразу потребовал: без работы не буду ни часу, дайте мне что-нибудь побеспокойнее. Ну и предложили эту епархию. Стараниями Клименко кабинет у нас оборудован первостатейно.
Вспомнив Клименко, Семен Михайлович замолчал, молчал и Быстров. Оба думали об одном и том же.
— Чудесный был старик, — задумчиво сказал Алексей.
— Сердце. Помнишь, еще при тебе его однажды ударило. А тут второй инфаркт… В цехе, при обходе участков, это случилось. Весь завод, да что там завод — весь город хоронил.
Через минуту Луговой встрепенулся:
— Ладно, не надо о тяжелом. Рассказывай, как ты. Давай, давай, выкладывай, Алеша, мне же все интересно. Воюешь? Судя по печати, дела у вас боевые.
— Да, на скуку не пожалуешься.
Быстров начал рассказывать Луговому о стройке. Семен Михайлович исподлобья разглядывал его. Изменился комсорг «Октября», изменился. Даже вон иней виски тронул. Нет тех резких, нетерпеливых жестов. В разговоре стал скупее, строже, вдумчивее. И все-таки это был все тот же Алеша Быстров, неугомонный вожак заводских комсомольцев, не дававший житья ни ему, парторгу, ни директору, да и вообще всем, от кого зависело что-либо на заводе.
Алексей рассказывал:
— Иногда туго приходится. Будь я инженером-строителем, было бы легче. Порой целые ночи корпишь над разными техническими премудростями.
— А как с Данилиным? Слышал краем уха, что не ладите?
— Было такое. Думал, совсем разойдемся. А теперь вроде ничего, работаем. Дружбы большой нет, но и споров да раздоров по пустякам не устраиваем. Вообще-то человек незаурядный. На больших делах был, привык командовать. Привычка же, как известно, вторая натура. Кроме того — традиции. У них, у строителей, долго велось так: отрапортуют о каком-нибудь главном объекте, премии да ордена получат, а потом не спеша ковыряются в недоделках. По «Химстрою» же указание было: срочно, немедленно, во что бы то ни стало главный корпус. А что он будет делать, этот корпус, без всего производственного комплекса? Сверху-то такие «мелочи» оказались незамеченными. В общем дело прошлое, Семен Михайлович, а этот самый субъективизм, «мудрые» волевые решения навредили и нам немало.
…Кофе был уже выпит, о многом переговорено. Семен Михайлович, глядя на Алексея, заботливо спросил:
— Как дома? Как Наталья Федоровна? Серега?
При напоминании о доме лицо Алексея смягчилось.
— Мама плоховата стала, болеет частенько. Все пилит меня, чтобы женился. А я говорю: пусть Серега продолжает род Быстровых. Вы знаете, какой парень вымахал? Выше меня ростом. Пятый разряд имеет, техникум кончает.
Семен Михайлович откашлялся и, положив ладонь на колено Алексея, заметил:
— А мать права, Алеша, жениться тебе и впрямь пора.
— Давно пора, сам знаю, — просто ответил Алексей. — Только все некогда.
— Ну-ну, ты не шути, это дело серьезное.
— Я не шучу. Но как это говорится: обжегшись на молоке, дуешь на воду.
— Смотри, как бы старым холостяком не остаться. Перспектива незавидная.
— Не бойтесь, Семен Михайлович. Как только «Химстрой» завершим — закачу такую свадьбу, что небу жарко станет. И вы будете главным тамадой, идет?
— Идет, идет. Только не дотяни это дело до пенсионного возраста. Ведь свободного времени у тебя и в перспективе не предвидится.