Наследники
Шрифт:
— Ну, а что же дальше?
— Дальше? Комсомольский актив оказался дальновиднее горкомовцев. Он прекрасно понимал, что предпринималось в стране. Партия приобщала комсомол к своим самым большим делам — поручала строить заводы, электростанции, магистрали, осваивать целину. Поэтому на конференции ошибка горкома была исправлена.
— Вот видите! У нас же…
Быстров остановил Анатолия:
— Подожди минутку. Выслушай до конца. Горкомовцы со мной тогда поступили, конечно, крутовато, нужды большой в этом не было. Но в какой-то мере они были и правы. Мы действительно подзапустили тогда дела, кроме комбайна, знать ничего не хотели. Обрати внимание на следующее. Вот комсомол шефствует над крупнейшими стройками. Делает он здесь много, очень много. Но самое ценное из его дел — это то, что он воспитывает людей. Лучшие наши строители, инженеры, техники, прорабы, мастера, самый квалифицированный народ — откуда они? С крупнейших, прославленных строек. А ведущие работники министерств, главков? Оттуда же. Это очень существенно, Анатолий. «Химстрой» должен взять на вооружение эти традиции. Мало построить завод, надо, чтобы стройка стала еще и жизненной школой для ребят, что пришли сюда. Да-да… Не удивляйся и не морщись. Мы часто говорим: надо воспитывать нового человека, сознательного строителя коммунистического общества. И не всегда вдумываемся в эти емкие слова. А ведь они имеют предельно конкретный и огромный практический смысл. Именно здесь должны ребята получить серьезную квалификацию, новые знания, закалить характер, обогатиться духовно. Решаем мы эти задачи? Нет, к сожалению. Вот почему обеспокоен Мишутин, волнуются ребята, тревожатся коммунисты. «Химстрой» не просто стройка, не только бетон, опалубка и даже не только главный корпус или литейка, а школа, школа жизни.
Снегов вздохнул.
— Ну вот и вы тоже не удержались, чтобы не прочесть мне лекцию, не разъяснить мои так называемые заблуждения. А я думал, что вы-то уж поймете меня. Что ж, видимо, не в свои сани сел Анатолий Снегов. Задачу комсорга ЦК на «Химстрое» я представлял себе несколько иначе.
Быстров, прищурясь, с улыбкой заметил:
— А что, для комсорга ЦК есть какие-то особые задачи? С людьми работать — вот наш с вами долг и обязанность.
— А я и работаю с ними. Но понимаете, в няньки я все-таки не гожусь. С соской к каждому бегать не могу. Из коротких штанишек начинающего комсомольского работника я уже вырос. Может, кто другой и бегал бы, а я не буду. И прежде всего потому, что считаю это нецелесообразным. Так что извините, но я не согласен с вами. Ребята ошибаются потому, что неопытны, а вы, видимо, потому, что на вас давит груз прошлых лет.
Снегов встал. Лицо его горело, он вытирал платком вспотевшие от волнения руки. Где-то в глубине души упрекал себя за то, что так резко говорил с Быстровым, но, почувствовав, что тот берет сторону ребят, не мог себя сдержать.
— Ну что ж, если я ошибся, то буду только рад этому, — спокойно ответил Быстров. И добавил, как давно обдуманное и решенное: — На днях мы с вами поедем в ЦК комсомола. Проясним наши споры. Да и помощи попросим. А то шефы что-то редкие гости на «Химстрое».
— Что ж, давайте съездим. Хотя мне все и так ясно.
Быстров сумрачно посмотрел на него:
— Завидую тебе, Анатолий. А вот у меня такой ясности, к сожалению, нет.
Глава XX. Под родными крышами
Как-то утром, к удивлению Натальи Федоровны, Алексей не встал, как обычно, рано. Было слышно, как Сергей возится в своей комнатушке с гантелями; вот и Старозаводская вся проснулась, кое-кто уже идет на работу, а старший все валяется в постели. Наталья Федоровна постучала в комнату:
— Ты что, Алеша, прохлаждаешься? Или захворал?
— Нет, нет, все в порядке. Просто хочу сегодня на завод сходить. Как там Серега? Встал, собирается?
— Встал. Красоту наводит. Пожури его, по полчаса у зеркала возится. Будто девка на выданье.
Когда Алексей вышел, Наталья Федоровна хлопотала в кухне. Он посмотрел на мать, и сердце у него горестно сжалось. Дома Алексей бывал редко и помалу и не замечал, как неумолимо старела мать. Когда-то полная, широкоплечая женщина стала худенькой и легкой, ситцевый халат висел на ней, будто с чужого плеча. Но больше всего его поразило лицо: худое, желтоватое, белые, аккуратно причесанные волосы резко оттеняли его болезненную худобу. Алексей подошел к матери, взял ее морщинистую, сухую руку и приложил к щеке.
— Мама, что с тобой? Ты больна? Выглядишь неважно…
— В такие годы, сынок, всегда что-нибудь болит.
— Может быть, врача прислать? Или, хочешь, я попрошу, чтобы тебя обследовали? В нашей поликлинике чудесные доктора.
— Да нет, сынок, не беспокойся, не такая уж я плохая. А сердце-то болит у меня ты знаешь отчего.
Алексей гладил ее руку, с мягкой улыбкой смотрел на родное морщинистое лицо.
— А ты выбрось из головы свои заботы. Придет время, все встанет на свое место.
Алексей прекрасно знал, о чем сокрушается мать. Она много раз ворчливо жаловалась ему, что ей тяжело вести хозяйство, обслуживать двух таких здоровенных мужиков, что давно уже пора Алексею решить с семьей. Об этом она напоминала при каждом удобном случае.
— И почему таких, как ты, на партийных должностях держат? Я бы непутевых да неустроенных на пушечный выстрел не допускала до людских дел. Человеку четвертый десяток пошел, а он все в холостых ходит!
— Исправлюсь, честное слово, исправлюсь, мама, я уже осознал.
— Все шутишь, а я всерьез. Старая я, Алешенька, очень даже старая, умру и внуков не понянчу.
— Ничего, Серега это упущение поправит.
— А ну тебя. Непутевый ты человек, Алексей. До седых волос скоро доживешь, а ума ни на грош. Он совсем еще юнец, а ты женить хочешь.
Кое-как успокоив Наталью Федоровну, Алексей пошел к Сереге. Тот стоял у стенного зеркала, тщательно круглой щеткой холил свои упрямые быстровские волосы. Расчесывал долго, старательно, методично. Слышалось даже легкое потрескивание. Потом парень взялся за лицо. Мазал какой-то мазью, втирал, снова мазал. Алексей терпеливо наблюдал за этой процедурой. Затем спросил:
— И сколько же времени уходит у тебя на это?
Сергей, сначала не заметивший брата, смутился.
— Гигиена — мать здоровья.
— Так то гигиена, а это, извини, пижонство.
— А ты что, хочешь, чтобы я не стригся и не мылся? Чтобы зарос, как битник?
— Все хорошо в меру. Времени твоего жалко.
— Ладно, брательник. Не будем обсуждать эту тему. Пойдем завтракать, а то Федоровна, поди, уже ворчит.
— Пойдем, пойдем. Потом на завод отправимся.
— Да? Какое-нибудь дело к нам у «Химстроя»?
— Особых дел у «Химстроя» к вам нет, а у меня есть. Хочу заглянуть в цехи, старых товарищей повидать.
— Правильно, давно пора, — одобрил Сергей.
…И вот они идут на завод. Снова, как когда-то, Наталья Федоровна смотрит из окна им вслед. Но только она теперь не может издалека узнать, кто из Быстровых старший. Да, подрос, основательно подрос Серега. Он шел не как когда-то, подпрыгивая и семеня, чтобы приноровиться к шагам Алексея. Шел неторопливо и степенно, взрослый, самостоятельный человек. И шаги его были такими же широкими, уверенными и твердыми, как у старшего Быстрова.