Наследство Лэндоверов
Шрифт:
— Кэролайн, — произнесла она слабым голосом.
— Я здесь, мама.
— Останься… останься со мной.
Я мало спала в ту ночь, вспоминая, как мама, совершенно непохожая на себя, лежит на постели. Мне пришло в голову, что она притворилась больной, и эта мысль не покидала меня. И все же уверенности у меня не было. Ее и не могло быть.
Что, если я уеду, а она в самом деле больна и умрет? Может человек умереть от тоски? Дело не в том, что она нуждается во мне — ведь большую часть своей жизни она прекрасно обходилась без меня. Она никогда не проявляла по отношению к Оливии и ко мне той
Меня одолевали сомнения. Ведь это из-за меня муж выгнал ее из дому. Могла я взять на себя ответственность еще и за ее жизнь?
Я так и не заснула до рассвета, потом ненадолго забылась, а когда проснулась, мое решение было принято.
Мне нельзя было уезжать… пока.
Я написала кузине Мэри и Оливии, рассказала им о внезапном заболевании мамы и о том, что мне придется еще некоторое время остаться с ней.
Когда я сказала Эвертон о своем решении, она просто расцвела. Я испытывала облегчение — с колебаниями было покончено.
Я пошла к маме. Эвертон была уже у нее и успела сообщить радостную новость.
— Она теперь быстро поправится, — уверенно провозгласила Эвертон.
— Кэролайн, дорогая моя! — воскликнула мама. — Так… так ты не оставишь меня?
Я сидела у ее постели, держа ее за руку, и чувствовала, будто за мной захлопнулась дверца ловушки.
Мама медленно поправлялась, но некоторое время чувствовала себя очень плохо — хуже, чем когда бы то ни было. Доктор Легран часто навещал ее. Он выглядел на редкость самодовольно. Видно, был убежден, что совершил чудесное исцеление.
Кузина Мэри в ответном письме выразила надежду, что мой приезд к ней откладывается не на слишком долгое время, а Оливия написала, что очень огорчена маминой болезнью и тем, что не увидит меня. Ей очень хотелось бы самой к нам приехать, но тетя Имоджин против. Может быть, через некоторое время это ей удастся.
Я стала подумывать о том, чтобы уехать на Рождество, но при малейшем намеке на это в доме устанавливалась такая мрачная атмосфера, что я решила ни о чем не говорить заранее, а объявить о своем отъезде, когда он будет окончательно решен.
Я не была настолько доверчива, чтобы не понимать совершенно очевидной вещи: мамино нездоровье было в большей степени вызвано ею самой. С другой стороны, ее желания всегда были исключительно сильными; в данном случае разочарование могло послужить причиной болезни.
Мне не хотелось больше ничем обременять свою совесть, но о Корнуолле я думала постоянно, с тоской.
Вот я снова возвращаюсь к своей привычке фантазировать, с упреком говорила я себе. Чем так уж отличается Ланкарнон от этой французской деревушки?
Дни стали короткими, а вечера удлинились. Мы больше не обедали в саду. Мари зажигала масляные лампы, и мы проводили вечерние часы, играя в пикет или просматривая газетные вырезки, которые Эвертон вклеивала в специальный альбом. Это занятие часто вело к печальным воспоминаниям, поэтому я всегда старалась склонить маму к игре в карты.
Я стала задумываться
Я места себе не находила, мне хотелось уехать.
Потом пришло письмо от Оливии, которое произвело на меня впечатление разорвавшейся бомбы.
«Дорогая Кэролайн!
Не знаю, как сообщить тебе свою новость, не знаю, как ты ее примешь. Часто я была близка к тому, чтобы рассказать тебе обо всем — и не решалась. Но ведь со временем ты и так все узнаешь.
Я помолвлена и скоро выйду замуж.
В нашем окружении, как ты знаешь, все думали, что этого никогда не случится; тем не менее это произошло, и я могла бы быть очень счастлива, если бы не мысль, что ты можешь меня осудить. О, я не знаю, Кэролайн, что ты обо мне подумаешь, но должна сказать: я люблю его, всегда любила… даже в то время, когда он был обручен с тобой.
Да, это Джереми. Он очень грустил, когда вашу помолвку пришлось расторгнуть, и подробно рассказал мне об этом. Он понимал, однако, что, хотя был страшно увлечен тобой, это не была настоящая любовь. Понимание это пришло к нему вовремя. Он сознавал, что ты еще слишком молода, чтобы разбираться в своих чувствах. Тебе ведь известно, что сначала он обратил внимание на меня, но появилась ты — и он уже видел только тебя. Теперь он действительно любит меня, Кэролайн, знаю, что любит. А я никогда не могла бы быть счастлива без него. Так что мы решили пожениться.
Тетя Имоджин в восторге, но настаивает, чтобы мы выждали год после папиной смерти. Но и потом наша свадьба будет очень скромной.
Надеюсь, Кэролайн, что ты больше не переживаешь и не станешь ненавидеть и презирать меня за это. Но я в самом деле люблю его, любила еще в то время, когда он был помолвлен с тобой.
Он был бы счастлив, если бы ты могла простить его.
Дорогая Кэролайн, постарайся понять нас.
Твоя любящая сестра
Оливия ».
Я была ошеломлена этим письмом.
Какое откровенное бесстыдство! Подлец! Гадина! «Джереми Брендон, — воскликнула я вслух, — как вы могли дойти до такой низости! Вы твердо решили воспользоваться состоянием Роберта Трессидора, не так ли? И если вам не удалось добиться этого с одной сестрой, вы вознамерились действовать через вторую».
Я разразилась горьким, безумным смехом на грани слез.
Потом представила себе, как все могло бы сложиться. Мы жили бы в том домике в Найтсбридже. Я могла бы быть там счастлива, если бы он был другим человеком, таким, каким его рисовало мое воображение.