Наследство от Данаи
Шрифт:
— Не плачьте, — неожиданно спокойно сказала Ульяна, не скрыв, правда, ноток растерянности. — Мама не хотела бы, чтобы по ней так горевали.
— Извините, — измененным от сильных эмоций голосом ответил Павел Дмитриевич. — Простите нас. Мы не должны не лучшим образом влиять на ваши чувства, но ваша мама была частью и нашей жизни. Мы оплакиваем свою молодость, ее лучшие годы. Мы плачем потому, что жестоко сиротеем на старости лет. Так не должно быть, — он повернулся к девочкам и благодарно улыбнулся им. — Вы умницы. Как хорошо, что вы есть на свете.
— Да, да, — Евгения Елисеевна, справившись с отчаянием, присоединилась к мужу. — Сейчас позавтракаем. Павел, — на выходе из комнаты она позвала его, кивнув, чтобы он шел следом.
Аксинья и Ульяна не успели что-то возразить, тем более что Низа Павловна мягко прижала их руки к столу, запрещая вставать, а сама принялась выставлять из серванта чайный сервиз, мелкие тарелки и звенеть вилками и ложечками.
— Нам советуете держаться, а сами... — обратилась к ней Аксинья. — Мама словно знала, что час ее недолог. Успела побеспокоиться о своих текущих делах и об архиве, — и девушка назидательно кивнула на шкатулку.
— Ваша мама всегда была решительным и мужественным человеком. Да только бед ей довелось перенести много, — тихо согласилась Низа.
Закончив сервировать стол, она подошла к трюмо, погладила пальцами лоснящуюся поверхность шкатулки, давнее изделие ее отца. Она помнила, что шкатулка состояла из трех отделений, расположенных одно над другим. Поэтому в ней было три замка с трех сторон.
В гостиную возвратились Евгения Елисеевна и Павел Дмитриевич, они несли дымящийся кипяток, перелитый в фарфоровую емкость, растворимый кофе, заваренный в заварнике чай, сахар и большую тарелку бутербродов из домашнего печеночного паштета.
— Чем богаты... — как водится, начала хозяйка, но ей не удалось договорить.
— Мама просила, чтобы вы ее при нас открыли, — сказала в это время Ульяна. — Там сверху лежит записка, с которой мы должны быть ознакомлены.
Низа медленно достала из медальона ключик, неловкими, какими-то деревянными движениями вставила его в отверстие верхнего отделения, провернула. Щелкнул открывшийся замок, и крышка шкатулки чуть подпрыгнула вверх. Видно, что там было немало утрамбовано бумаг.
В самом деле, сверху лежал свернутый вчетверо листок с надписью на видном месте «Низе Критт». Низа взяла записку, узнав красивый почерк Раисы, не испортившийся за годы бесконечного писания планов уроков и методических разработок к ним, повертела ее, не раскрывая, и взглянула на присутствующих, а те с увлажнившимися глазами следили за ее действиями.
— Разверните и прочитайте вслух, — настоятельным тоном сказала Ульяна.
— Да... — тихо согласилась Низа Павловна.
Затем отложила нераскрытый листок и вышла из комнаты, будто не выдержав то ли ответственности за возложенную на нее миссию, то ли острого ожидания и требовательного нажима Раисиных дочек, что, казалось, обещало осложнения и разборки в случае, если что-то из написанного в записке их не устроит. Но через минуту Низа Павловна возвратилась, оказывается, она выходила за очками. На ходу она тщательно протирала их стеклышки мягким клочком замши. В конце концов взялась за письмо, начала читать:
«Низа, привет. Не удивляйся, что беспокою тебя своей последней просьбой. Я, конечно, еще не собираюсь умирать, но первые мысли о смерти уже появились. А это симптоматично. Поэтому не хочу быть застигнутой врасплох. Думаю все же, что перед последним вздохом, если к тому пойдет, успею увидеться с тобой и поговорить.
А сейчас прошу об одном — все сорок дней, пока моя душа будет находиться с вами на земле, ты должна жить в моей квартире. Знаю, что есть у тебя на это время и возможность. Дочки мои быстро разъедутся, а ты не оставляй мое жилье пустым, пусть горит свет в его окнах и ощущается присутствие живых людей в комнатах. Делай там, что хочешь, но сохраняй порядок вещей.
Дочкам прикажи долго не сокрушаться, тяжело не горевать, а заниматься своими делами. Поняла? Я завещаю тебе своих детей. Они у меня талантливые, хорошие и весьма самостоятельные, но не оставляй их без внимания, потому что тяжело жить на свете без родной души.
В этом отделении шкатулки я хранила некоторые записи, письма и памятные материалы. Можешь прочитать их. А через сорок дней открой среднее отделение. Там ты найдешь еще одно письмо и часть архива. Спустя полгода открой нижнее отделение. Там я оставлю завещание и другие официальные документы.
Принимай, подруга, эстафету. Я знаю, что ты сделаешь все, о чем я тебя прошу.
Живи долго.
Твоя строптивая подруга Раиса».
Взгляд Низы зацепился за дату письма, совпадающую с концом ее летнего отдыха у родителей после болезни. Совпадение это или нет? Кто теперь скажет...
Низа, конечно, не могла знать, что Раиса уже тогда чувствовала себя больной, интуитивно волновалась и искала небезразличного человека, которому могла бы передать незаконченные дела. Ведь такие у каждого и всегда есть, как ни готовься к вечному покою. Затем узнала, что Низа, встретившись со школьниками, фактически одобрила ее начинание и тесно включилась в него тем, что немало рассказала детям. А главное — посоветовала собирать материалы и писать о павших на войне героях и погибших от вражеских рук дивгородцах. Раиса поняла, что в конце концов это открывает новую страницу в работе по восстановлению местной истории, расширяет ее рамки, не просто прибавляет к ней познавательности о прошлом, о людях и их обычаях, а начиняет эту работу духом патриотизма. По сути такая постановка дела должна была стать подготовкой молодежи к защите святынь своего народа от вражеских посягательств. Одобрительная реакция ее инициативы подсказала Раисе, что надо довериться именно бывшей подруге, тем более что память об их дружбе ничто не омрачало, даже наоборот, время доказало, что Низа верна юношеским идеалам и шагает по жизни, честно и бесстрашно преодолевая препятствия. Не все ей удалось, но она никогда не отступала от своей высокой морали, не пробиралась кривыми дорожками, не шла напролом. В битвах за свои достижения не обмелела душой, не скатилась в мещанство, а мужала и обогащалась интеллектуально и духовно.
— И когда теперь вы к нам придете? — вывел присутствующих из задумчивости резкий голос Ульяны, не понимающей возникшей паузы. — Там же написано, — показала девушка на письмо, напоминая о материной просьбе, — что вы должны у нас пожить хотя бы первые сорок дней.
— Какая бессмыслица, — вместо ответа сказала Низа, сжимая виска. — Все так неожиданно и ужасно. Девочки, все так непоправимо... О чем мы говорим? Разве сейчас это главное?
— Думаю, мама не ошиблась, сделав ставку на вас, — охладила Низино отчаяние Раисина младшая дочь. — Вы, уважаемая Низа Павловна, должны без промедления определиться, что в этой ситуации для вас главное, а что не заслуживает внимания, и четко выполнять или не выполнять мамину последнюю волю. Так как?
— Извините, мои дорогие. Вы, несомненно, правы. Раскисла, как слюнявая поэтесска. Я буду готова через полчаса.
— Мы подождем, — пообещала Аксинья, взглянув на сестру и укрощая ее воинственность суровым взглядом. — Это вам, возьмите, — протянула она ключ от Раисиной квартиры. — Нам с Ульяной хватит одного. И машину берите с собой, в папином гараже поставите.
Низа Павловна спрятала ключ и кивнула, выражая согласие, что без машины ей будет неудобно, затем пошла собираться.
— Когда же похороны? — улучив момент, спросила Евгения Елисеевна о том, что ей было понятно и казалось главнейшим на ближайшие дни. Она не скрывала в своем тоне легкого осуждения дочерей за их чрезмерную деловитость, когда Раиса, может, еще теплая, ждет помощи и внимания. — Когда ее не стало?