Наследство от Данаи
Шрифт:
— От кого? — невольно вырвалось у слушательницы.
— От солнечного луча.
Со временем Раиса поняла, что незнакомая ей Юлия Егоровна отважилась родить своему мужу ребенка от чужого человека, о чем намеками советовала сделать и Нине, но та не смогла. Может, не нашла достойного кандидата на роль отца или не подвернулся удобный случай, или просто не пересилила себя пойти на обман и изменить мужу.
***
— Вы засиделись, — напомнила Низе медсестра, приоткрыв дверь и заглядывая в палату.
— Я... — Низа поднялась, придерживая на коленах сумку, и повела рукой в сторону больной, дескать, разрешите еще хоть чуточку побыть с ней.
— Иди, — услышала она голос подруги. — Я тебе доверяю.
Низу словно кипятком обдали, она посмотрела во все глаза на Раису, вспомнив слова ее мужа Виктора из того сна, который примерещился ей во время болезни. Но сдержалась и ничего не сказала.
— Я завтра еще наведаюсь. Что тебе принести?
— Если успеешь, — вяло улыбнулась Раиса. — Не осуди...
Низа присела на корточки и пристально посмотрела подруге в глаза.
— Я, кажется, поняла, — мягко сказала она. — Не казнись. Прошу тебя, сними это бремя с души и найди в себе мужество заглушить укоры совести, все давно позади. И все хорошо, ты правильно поступила. Слышишь? Ты умница, — затем она наклонилась ниже и прижалась к Раисиному плечу. — Спасибо тебе за все. За дружбу, за доверие, за то, что ты у меня есть. Все обойдется, поверь. Я немного колдунья, ты же знаешь. Я по твоим глазам вижу, что все будет хорошо.
— Если бы...
И подруги расстались.
5
После встречи с Низой больная вздохнула и блаженно прикрыла веки. Хоть и устала от разговора, но исповедь принесла ей душевное удовлетворение, приятно было услышать одобрительные и обнадеживающие слова. Так бывало в детстве, когда она успокаивалась от маминой ласки или поддержки после долгих слез, вызванных каким-нибудь пустяком, казавшимся тогда трагедией. Будто теперь подруга могла отпустить грехи, дать прощение от лица покойного мужа, оценить ее мужество и оправдать падение в желании родить детей, будто могла она заговорить боль от потери возлюбленного, муку оттого, что не сказала ему про их детей.
Конечно, не было на то ни силы Низиной, ни власти. И все же, переговорив с нею, Раиса Ивановна успокоилась, будто ощутила, что теперь все встало на свои места. Давно шла она по жизни и ношу несла тяжелую-тяжелую, и вот остановилась и бремя свое переложила на Низу.
Почему на нее? Почему посчитала важным рассказать именно Низе о том, о чем целую вечность молчала? А-а... понятно: это вера и надежда посетили ее незвано. Вера заверила, что только подруга, с которой росли и мужали вместе, вместе открывали мир, постигали первые истины, из одного замеса лепили свои идеалы и вкусы, выслушает нелукаво и поймет, а главное — оправдает до конца, до самого незначительного поступка, до самого легкомысленного слова. Пусть они очень разные и по-разному сложились их судьбы, но они заряжены одной мерой стремления к цели, одинаковым пониманием добра и зла. А надежда... Конечно, ее обязательно приносит тот, кто искренен с тобой.
Раиса Ивановна, будто споткнувшись, перестала перебирать свои мысли, растерянно пытаясь понять, что случилось, что послужило этому причиной. Ага, она думала о безрассудстве... Так вот, этого у нее не было! К сожалению, так как в противном случае не вогнала бы себя в болезнь. Хватит наговаривать на себя лишнего. Она и без того мучается и карается, и именно тем, что весьма рассудительно выстроила отношения с окружающими, весьма расчетливо, распланировано. Да что там говорить об окружающих? Она и себя боялась, своих скрытых ожиданий. Ежеминутно тряслась, чтобы не выдать себя словом или поступком. Ночами кошмары снились от постоянной настороженности. А сердце? Оно как от первой встречи с Николкой зашлось восторгом, как от рождения детей замерло счастьем, как затем сковалось собственной тайной, так до самой этой болезни и не расслабилось покоем, не отдохнуло, не сбросило непробиваемую скорлупу, свитую из вины и страха разоблачения, позора, возможного стыда.
Она всегда процеживала свои слова через сито затаенной неправды, чтобы не выдать ее. О, значит, поэтому и памяти о прошлом не хотела, избегала ее! Каждый прожитый день вычеркивала без сожаления и закрывала печатью «Не трогать!». А душа бунтовала, стремилась к равновесию, милосердию к себе. Так вот почему задавленные воспоминания настоятельно пробивались из нее к свету и солнцу, пусть через придуманные учениками сочинения! Какие же сложные русла прокладывает в человеке его сущность, потребность пролиться в истинную, а не сконструированную хитростью жизнь. Не так, так иначе она запульсирует родником и потечет наружу, понесет в космос сокровища горького опыта.
Раисина вера, что правда ее — адская и прекрасная — не умрет и дойдет до тех, кому она посвятила подвиг своей жизни, а сказать о нем не отважилась, не предала ее, не подвела. Низа все поняла и все сделает правильно. К недосказанному докопается и свяжет в единую цепь все нити, оборванные или Раисиным слабоволием (не решилась сказать однозначно и до конца), или спешкой (хоть бы успеть объяснить причины), или иллюзией о бессмертии, когда кажется, что всему еще будет время. А оно не так... И должен найтись тот, кто продолжит твои дела.
И ее большая, горячая надежда позвала Низу. За что Низе выпала такая роскошь? Обделенная счастьем материнства, она должна вырастить плоды правды из Раисиного обмана и передать их ее детям, Аксиньи и Ульяне.
О, сейчас она находится в таком состоянии, что нет смысла прятаться от точных и правдивых определений. Конечно, она всем врала, а больше всего — дорогим людям: Виктору, дочкам, Николке. Никто из них не знал, что девочки родились от Николки, а не от ее законного мужа. Ни одна душа не догадалась о том, хотя можно было и вычислить, и сопоставить. Но для этого должно было зародиться сомнение — питательная для подозрений среда. А она, Раиса, нигде не ошиблась. Собрав волю в кулак, повода к недоверию не подала.
Всех обманула, заставила поверить в свою версию. Во-первых, Виктора, ограждая дочек от проявлений его любви, — боялась, что она будет интуитивно неискренней, искусственной и бесполезной для них. Во-вторых, Николку, не подарив ему радостной возможности хотя бы втайне влиять на воспитание собственных детей, даже знать об их существовании. А девочкам закрыла мир собой, и росли они, как безотцовщина, с одним полюсом привязанности — только к ней, не развив в себе способности делиться между отцом и матерью. Поэтому и выросли такими однобокими, остались чужими отчему дому, ей: питающая их пуповина отсохла и отпала, а с тем исчезла в них и потребность в родственном общении. Обе живут своими жизнями, где ей, родной матери, места нет.