Наследство Пенмаров
Шрифт:
Мне было стыдно, что он все знает, но потом стыд прошел, потому что это не имело значения, ничто теперь не имело значения, я могла только стоять над могилой мужа и, уставившись на невысокую траву, колеблемую осенним ветерком, думать: «Почему, ну почему мне вечно не везет, почему я должна постоянно бороться, разве я уже недостаточно наказана?» Но ответа не было, как не бывает ответа на вопросы, на которые нет ответа, и все, что мне оставалось, это осознать, что Лоренс умер, а я осталась одна.
Но я всегда была одна. Единственное, чего мне всегда хотелось, — это не быть одинокой, не быть снедаемой одиночеством. Моим единственным
— Лоренс! — плакала я, плетясь домой по пустоши, но он ушел, и горе застилало мне глаза.
Я добралась до фермы, прошла к себе в комнату и попыталась заплакать, но слез не было. Я с сухими глазами сидела в комнате, где мы любили друг друга, а когда я попыталась воскресить в памяти образ Лоренса, мне на ум являлись лишь мысли о муже, который смеялся надо мной из могилы.
— Лоренс! — звала я. — Лоренс!
Неожиданно рядом со мной оказалась Гризельда, моя дорогая Гризельда, которая разделила со мной уже столько трудностей. Она обняла меня, и я заплакала, как не плакала с тех пор, как была ребенком в забытой Богом рыбачьей деревушке под названием Сент-Ивс.
Я родилась в Сент-Ивсе. До сих пор помню лачугу в одну комнату, где я провела первые годы жизни. Тогда Гризельда жила с нами и каждый день ходила на причал потрошить рыбу. Сент-Ивс славился своими сардинами — их консервировали, укладывали в большие бочки и экспортировали в Италию, — а также скумбрией, которую отправляли в Лондон и в другие большие города. Гризельда всю жизнь работала с рыбой, но моя мать, ее племянница, считала это слишком постыдным для себя занятием и предпочитала стирать белье. Однако стирка — занятие тяжелое, а моя мать, по свойственному ей недомыслию, считала, что для того, чтобы подняться по социальной лестнице, необязательно упорно трудиться.
Ее неизбежный конец мог бы оказаться другим, если бы мой отец не был таким, каким он был, но он был рыбак и часто находился вдали от дома, а вернувшись с моря, успевать потратить заработанное раньше, чем добирался до двери нашей хибарки. Он был француз, ему нравилось веселиться и сорить деньгами. Он иногда привозил мне из Бретани игрушки, а однажды привез имбирный пряник с Нормандских островов. Это уже потом он начал приносить домой джин, но с тех пор как мать бросила стирку ради ярких ставней веселого дома на Шримп-стрит, он пил все больше и больше, пока ему не перестали предлагать работу на рыбачьих шхунах. Мне было девять лет, когда он умер. Он упал в канаву, и его переехал экипаж. Мать не присутствовала на его нищенских похоронах, потому что к тому времени сама была больна и двумя неделями позже умерла в работном доме.
Впоследствии, в Евангелической миссии во имя спасения падших женщин, я узнала, что такие женщины, как моя мать, как правило, не доживают до старости.
Но я не была похожа на нее. Я хотела много работать, так много, чтобы появилась возможность уехать от воняющей рыбы, смрада кривых улочек и застоявшегося духа желтозубых гаванских крыс. Местные дамы, которые занимались благотворительностью, придерживались мнения, что меня надо поместить в приют, но я считала иначе. Я помыла голову, выстирала белье и платье, одолжила ботинки поприличней и отправилась в замок Менерион, самый большой дом в Сент-Ивсе.
Мне невероятно повезло: там недоставало судомойки. На это место брали чистеньких, аккуратных девушек без опыта.
— Очень уж ты маленькая, — сказала экономка, добрая женщина, — но кажешься сообразительной девочкой и если обещаешь работать как следует…
И я работала не за страх, а за совесть! В замке Менерион я провела почти девять лет и смогла пройти путь от корыта для мытья посуды до буфетной, а в конце концов доросла и до места горничной. Даже леди Сент-Энедок, хозяйка дома, стала замечать мое старание, а экономка предрекла, что если у меня не закружится голова от успехов, то я далеко пойду.
Когда мне исполнилось пятнадцать, я отпраздновала свою самую большую победу: меня назначили личной горничной старшей хозяйской дочери, мисс Шарлотты, которая была всего на год старше меня. Я должна была следить, чтобы были в порядке ее чудесные платья, укладывала ей волосы, и самое главное — вела с ней разговоры. Никогда прежде не доводилось мне разговаривать с леди подолгу, и вначале я очень стеснялась, но мисс Шарлотта была мягкой и непретенциозной, и вскоре я преодолела свою робость.
К тому времени я научилась правильно говорить, по крайней мере, настолько правильно, насколько могла научиться девушка моего положения, и, что еще более ценно, усвоила хорошие манеры и поднаторела в этикете высших классов. Вскоре после того, как я начала работать в замке, я подружилась с дворецким; узнав, что моя заветная мечта — когда-нибудь стать экономкой, он сказал, что ни одна служанка не может надеяться получить такой пост, не умея читать, писать и считать, и преподал мне основы арифметики и письма.
Мисс Шарлотта тоже помогала мне учиться читать, она отдавала мне модные журналы, которые ей присылали из Лондона, а позднее разрешила брать романы из своей библиотеки, и я читала их у себя в комнате. Еще она дарила мне платья, которые не собиралась больше носить. Как ни странно, мои неприятности начались именно из-за щедрости мисс Шарлотты. Я надела одно из ее старых платьев на вечеринку для прислуги по случаю Рождества; должно быть, выглядела я в этом наряде хорошо, потому что кавалеры приглашали меня на каждый танец, но когда я отправилась по какому-то поручению в господское крыло, случилось ужасное. Я встретила хозяина дома, сэра Бертрама Сент-Энедока, и он, опьяневший от чрезмерной дозы рождественского вина, ясно дал мне понять, что, как и лакеи, находит мое платье привлекательным.
Мне удалось довольно ловко ускользнуть от него, но я не на шутку встревожилась. У меня не было желания заниматься подобными глупостями. Я была амбициозна и достаточно умна, чтобы понять, что путь к успеху вовсе не пролегает через постель сэра Бертрама. Я всего лишь хотела сохранить положение горничной мисс Шарлотты и, возможно, когда-нибудь стать экономкой. Я не стремилась походить на свою мать, которая считала, что путь к комфорту и безопасности гораздо проще. Кроме того, сэр Бертрам казался мне отвратительным стариканом, и мысль о том, чтобы поддаться его неуклюжим ухаживаниям, ничуть не вдохновляла меня.