Наследство последнего императора. 2-я книга
Шрифт:
Рёв паровоза ещё раз ворвался в деревенскую тишину.
– Паровоз гудит, а стука вагонов не слышно…
– Так станция, чай! Ярцево. Там депо и свои паровозы.
– Далеко?
– В нашем селе и станция. Ещё при царе Николке открыли.
Не попрощавшись с девушками, я скатился с пригорка и побежал на паровозный рёв.
Да, вот она – станция. И платформа. Дом станционного начальства, буфет рядом. Я не верил своим глазам: не сон передо мной, а действительная жизнь. Уже отчаялся к ней вернуться.
Поезда на станции не было, а паровоз оказался манёвровый – «кукушка», без тендера.
Платформа была полна народу – крестьяне, в основном, и солдат много. И все подряд щёлкают семечки подсолнуха – платформа усыпана шелухой, будто серым ковром.
В буфете мне дали на пять рублей тарелку жидкого супа и кусочек хлеба. Я набросился на еду с такой жадностью, что смутился сосед по столику и отдал мне свой хлеб – изрядный кусок ситного.
– Далеко ли собрался, старик? – спросил сосед.
Я сначала не понял и даже оглянулся – кого он спрашивает. А потом дошло – да, конечно. Старик с длинной полуседой бородой и в истерзанной одежде, в лаптях – это я, кто же ещё?
– Да вот в Екатеринбург собираюсь. А что, билет, чай, трудно получить?
– Какой там билет? – засмеялся сосед. – Ты в своей деревне и не слышал, что давно никаких билетов нет. Получить надо разрешение, особое, и отправляйся, куда пожелаешь.
– И как можно его получить? У кого?
– У начальника станции. Да только никакого начальника давно здесь нет.
– И что же теперь?
– Теперь разрешения чехи выдают. Но не всякому.
Пошёл я к начальнику станции.
В самом деле, за столом начальника сидел толстый австрийский военный с нашивкой из красной и белой ленточек на рукаве и с тремя нашивками на погонах. Он пил чай из самовара, и откусывал от огромного ломтя белого хлеба, на котором был слой масла толщиной в два пальца. Я не знал, как обратиться к нему и потому сказал как можно любезнее:
– Доброго здоровья вам, уважаемый господин офицер, и приятного аппетита.
Толстяк глянул на меня круглым глазом и молча продолжал жевать.
– Покорнейше прошу… – опять начал я.
Глаз снова повернулся ко мне.
– Не офицер, мрачно буркнул он. – Четарж 9 .
– Покорнейше прошу, пан четарж… – снова начал я. – Мне бы проездной документ. До Екатеринбурга.
Теперь он посмотрел на меня обеими глазами и сказал равнодушно:
– Пошёль вон.
– Но позвольте…
– Пошёль вон! – гаркнул четарж. – Пулью в лоб хочь, кольеньо хамски?
9
Сержант в чехословацком легионе.
Такого в свой адрес я ещё не слышал. Хорошо, что был без топора, иначе ответил бы мерзавцу крепко.
«Как же так, – думал я, шагая по перрону. – Мы ждали чехов, как родных, как братьев-освободителей. Пришёл к нему простой русский человек, крестьянин, не богач, с естественной просьбой. За что же он меня оскорбил? За то, что увидел перед собой простолюдина? Но из таких вся Россия состоит – скромных и беззащитных. А сам – аристократ, что ли? Барин чешский?»
Крестьянский парень, подпиравший вокзальный столб, встретился со мной взглядом и сочувственно:
– И тебя, дядя, выгнали?
Я развёл руками:
– Даже не понимаю, почему. Как же теперь? Ехать-то надо.
– Всем надо. Я тут уже два дня сижу. Вчера чех меня выгнал, сегодня тоже выгнал…
– А поезда ходят?
– Вчера было два.
– А сегодня?
– Все ждут. У одних есть бумажка от чеха. Другие на крышу без бумажки прут. Да туда ещё попробуй влезть. Кошка не поместится.
Походил я ещё немного, собрался с духом и снова зашёл к чеху.
Увидев меня, он выпучил глаза, угрожающе поднялся:
– Ещё что, смерд смердячий?
Вместо ответа я вытащил оставшуюся пятирублёвку и показал ему. Толстым пальцем чех поманил меня ближе, взял деньги, рассмотрел. Потом неожиданно скомкал кредитку и швырнул мне в лицо.
Я закрыл на секунду глаза и замер, чтобы удержаться и не влепить пощёчину мерзавцу. Быстро снял с исхудавшего пальца золотое обручальное кольцо и протянул ему.
Четарж внимательно рассмотрел кольцо – там было клеймо пробирной палаты. Попробовал на зуб и усмехнулся, поводя в стороны тараканьими усами.
И дал мне бумажку, на которой ничего не было, только штемпельная печать: «Разрешается».
– И всё? – спросил я.
– А чьто ещё желаешь? Закордонный паспорт в Америку?
Я повернулся и пошёл. Но у самой двери чех меня остановил.
– Глюпый ты, дурак – настоящий русский мужьик, – сказал он. – Был бы умный, так поехаль без бумажки.
Я и поехал. Вечером пришёл поезд – переполненный, и на крыше тоже не было мест. Но мне удалось втиснуться – помог забраться наверх тот самый деревенский парень. Помог, а сам залезть уже не сумел. Остался. Из-за меня.
– Вот так-то, Пинчуков. Весёлая история?
Огромные кабинетные часы в виде Спасской башни московского Кремля пробили четыре раза.
– Пойдёмте-ка спать, Алексей Андреевич. Ваша постель давно уже ждёт-с.
– И простыни? – улыбнулся Волков.
– Как же без них?
– Белые, глаженые, накрахмаленные?
– Других не держим-с.
– Невероятно… Думал, уже не будет нормальной жизни.
– Будет, – заявил Пинчуков. – Дождёмся!
– А знаете, милый Пинчуков, вся эта одиссея моя лучше всего мне напоминает – только не удивляйтесь! – баню.