Наследство последнего императора
Шрифт:
– В самом деле?! – воскликнул Лукоянов.
– Был-был! – закивал Львов.
– Надо же… Итак, значит, золото будет разворовано. И вот тут вы можете оказаться очень неудобным свидетелем, Георгий Евгеньевич. Не для нас! С нами вы сейчас распрощаетесь. Неудобным для Колчака и, безусловно, для генерала Гайды. У вас есть авторитет, вас знают за границей. Гайде живым вы тоже не нужны [163] .
– Боюсь, Федор Иванович, что в ваших словах есть известная доля истины, – невесело согласился Львов.
163
Чехи
– Так что прошу нас извинить, – поднялся Лукоянов. – Вы должны понять нас: в такое время всего начинаешь опасаться…
Львов кивнул, но прощаться не спешил.
– Вы действительно сдадите город? – еще раз спросил он.
– А как вы считаете, можем ли мы его удержать? – усмехнулся Лукоянов.
– Не сможете, – сказал Львов. – При нынешних обстоятельствах – никак.
Он помолчал.
– У вас тут Романовы под арестом… я знаю, – неожиданно сказал он.
– Об этом весь мир знает! – пожал плечами Лукоянов.
– И… как вы с ними намерены?.. – деликатно спросил Львов.
Лукоянов испытывающе посмотрел на Львова.
– А вы как считаете? – спросил он. – Как бы вы поступили на нашем месте?
– Не знаю, – ответил Львов. – Но таскать с собой такой груз… он с сомнением покачал головой.
– Ну, – возразил Лукоянов, – положим, это не совсем груз, а все-таки люди. И прислуга с ними…
– Вот я и говорю, – произнес Львов. – Еще и прислуга… Керенский с самого начала мечтал их всех расстрелять. Без прислуги, разумеется. Потом сделал вид, что жалеет.
– Жалел бы – не загнал в Сибирь! – подал реплику с дивана Голощекин.
– Совершенно верно, – кивнул Львов. – Ну что же, будьте здоровы! Дай нам Бог встретиться при лучших обстоятельствах. Вы мне понравились, Федор Иванович. И вы, Василий… Несмотря даже на то, что ваши подчиненные не давали мне мыла… – улыбнулся Львов.
Он пожал руку Лукоянову, потом Голощекину и протянул открытую ладонь Василию. Тот помедлил и смущенно и быстро пожал руку «бывшего сиятельства».
– Василий, проводи! – приказал Лукоянов. – Ну, здравствуй, Филипп… – он встал из-за стола, потянулся. – Ух! Закостенел весь… Со вчерашнего утра без маковой росинки! Сутки пошли.
Звонком он вызвал ординарца.
– Раздуй, друг мой, самоварище – самый большой! – попросил он. – И еще чего-нибудь… – он повернулся к Голощекину. – Ну, а как в России с продовольствием? Все плохо?
– Очень плохо, – ответил Голощекин. – Мне вот выдали паек на дорогу – рыбу – сушеную воблу. Две штуки. И еще ворчали: много, очень много, даже сильно много.
– Воблу? В России называют воблу рыбой? А у нас паровозы с прошлой недели стали воблой топить! – засмеялся Лукоянов. – Заместо угля! Еще жарче выходит!.. Может, железной дороге вообще от угля надо отказаться, а?
– На все паровозы рыбы не хватит, – хмуро возразил Голощекин. – Ты вот, что Федор: зови сюда и здесь президиум исполкома!
– Как? Сюда? – не понял Лукоянов.
– Да, – сказал Голощекин. – И немедленно сейчас же! Новости из Кремля я привез – очень чрезвычайные.
– Всех, наверное, сейчас не собрать, – засомневался Лукоянов. – И народ не поймет, зачем здесь, у меня, собираться, а не в исполкоме.
– Нам все и не нужны никогда! – заявил Голощекин. – А насчет «не поймет» – не совсем сомневайся. Все поймет. Я же сказал – очень много чрезвычайных новостей! Из самого Кремля! От самых сфер! А твое присутственное место как называется? Правильно: чрезвычайная комиссия. И дело, про которое надо нам среди себя говорить, как раз по твоей части. Дай мне карандаш! И бумаги кусочек, но хороший.
Он быстро написал несколько фамилий.
– Вот, без этих товарищей нам сейчас не обойтись. Остальных проинформируем подробно и потом. Особенно эсеров и анархистов. На том свете… Еще не поступил приказ их арестовать и запереть по домам заключения?
– Пока нет, – осторожно ответил Лукоянов. – А должен поступить? Ты точно знаешь?
Голощекин презрительно плюнул на пол.
– Ты меня очень иногда невероятно удивляешь, Федор! – заявил он. – А как ты думал? Что тут точно знать? Взорвать бомбой германского посла, чтобы немцы вошли в Москву – это шутки? Еще неизвестно, чем все кончится, хотя немцы вроде уже не так сердятся… А мятеж Савинкова? Так что жди с минуты на минуту приказ. Я бы на твоем месте арестовал их всех немедленно – всех: и левых, и правых!
– Ну, зачем же всех? – запротестовал Лукоянов. – Не анархисты же графа Мирбаха взрывали, а эсеры! Да и Блюмкин, бомбист, в нашем ведомстве служил… И Савинков не анархист, а эсер!.. Да наверняка никто из наших эсеров, то есть из местных, и не знал о том, что такой теракт готовится!
Голощекин поправил маузер на боку и тихо, проникновенно сказал, глядя Лукоянову прямо в глаза:
– Это война, Федор. Гражданская война с участием иностранных войск. Страшнее любой другой войны. Напал на тебя немец или француз – ты его разбил, и он пошел к себе домой. И все, – война кончилась. Можно заключать мир и жить дальше. А когда Иван воюет против Петра, или против Петра с Исааком, то и тому, и этим уходить некуда. И будут они воевать, пока одни не уничтожат других. Здесь никакой мир невозможен. Потому что у обоих – дом здесь. Так что или он тебя, или ты – его. По-другому не бывает. И никакой гуманизм здесь невозможен. Потому что твой враг не будет к тебе применять гуманизм. Он тебя, гуманного, просто повесит или сожжет в паровозной топке заместо воблы. Еще лучше гореть будешь!
Лукоянов повертел в руках свой портсигар, в котором уже со вчерашнего вечера не было ни одной папиросы, и произнес:
– Да, Филипп, тут, к сожалению, ты прав. Гражданские войны – самые жестокие и кровопролитные. И каждая из сторон по-своему права. То есть можно сказать, тут нет ни правых, ни виноватых…
– А вот и нет! – отрезал Голощекин. – Твои рассуждения – типично оппортунистически-пораженческая контра.
– Это ты говоришь мне? – возмутился Лукоянов.
– Ну, прости, – спохватился Голощекин. – Слегка перехватил… Но все равно! Я знаю только одно: правы – только мы! Потому что мы – за лучшее будущее для народа, а они – за лучшее прошлое для себя!.. Ладно, – он сбавил тон, – некогда сейчас спорить. Будь другом, вызови товарищей.
Лукоянов нажал кнопку звонка – появился секретарь-машинист.
– Вот, – дал он ему список Голощекина. – Немедленно всех этих товарищей – сюда. Или сами пусть добираются, или организуй доставку. Скажи: причина – чрезвычайная. Все должны быть здесь через двадцать минут!
– Кстати, Федор, – спохватился Голощекин. – Дай мне два пульмана.
– Едешь куда?
– Никуда мне ехать не надо. А тут один очень большой человек уже здесь приехал – поселить надо. От самого Якова.
– Свердлова?