Наследство последнего императора

Волынский Николай

«Назначить тебя, что ли, в школу прапорщиков лекции читать?» – с досадой подумал император, но самым почтительным тоном сказал вслух:

– Дядя Николай, ваше сиятельство! Кого вы конкретно имеете в виду? Может, вы сами согласитесь возглавить кабинет? И войти в сношения с вождями революции?

Николай Николаевич протестующе замахал длинными, словно мельничные крылья, руками:

– О, нет! Это было бы не самое лучшее решение. То есть даже – самое плохое решение!.. Ники, дорогой, я готов выполнить любое твое поручение и служить тебе в любом качестве и на любой должности. И я бы честно и конца выполнил свой долг и на посту премьера. Но подумай, только представь себе, о чем завопят наши монархисты и наши либералы в один голос! Они, сегодняшние непримиримые враги, дружно и в полном согласии будут причитать, что династия полностью узурпировала власть и не собирается делиться даже ее крохами, которые ты пообещал в манифесте. Но это вопрос номер два. А номер первый – вожди, вожди, вожди! Переговоры, переговоры, переговоры!

– Кого вы имеете в виду? Переговоры с кем?

Великий князь вопросительно воззрился на императора.

– Ники! Я перестаю тебя понимать. Ты должен знать имена своих врагов – открытых и скрытых – лучше, чем я. Ведь это у тебя в подчинении охранное отделение Департамента полиции, а не у меня!..

Николай Николаевич, как всегда, обнаружил свою редкую неспособность понимать, что творится вокруг в обычной, живой жизни, которую не перенести на карту-трехверстку и не воспроизвести в тактических играх. Никаких «командиров» или «вождей» революции не было и в помине. Ни большевики с меньшевиками, ни эсеры, никакие другие партии не могли похвастаться тем, что на этом этапе полностью управляют революционным процессом.

Революция 1905 года большей частью перешла в стихийную стадию и стала неуправляемой, подобно лесному пожару, в чем и был весь ее ужас, пропитавший все ярусы власти. Летом даже гофмаршал Бенкендорф неслыханно осмелел и сокрушался направо и налево, что императору Николаю с его большой семьей – пятеро детей и из них один совсем младенец! – очень трудно будет найти пристанище у своих заграничных родственников. «А ведь революция только начинается! – предупреждал престарелый гофмаршал; он уже несколько лет вообще не покидал Зимнего дворца, но прекрасно разбирался в том, что за дела творятся за его стенами. – Остановить ее или хотя бы смягчить наш молодой и малоумный царь не сможет».

Уже упомянутый известный основатель и деятель националистического «Союза русского народа» Борис Никольский, убежденный и несгибаемый монархист, которого бесконечно уважал даже император, несмотря на его резкие и даже враждебные выпады в адрес царя, записал в своем дневнике 15 апреля 1905 года:

«Сознаться ли вам по секрету? Я думаю, что нашего царя органически нельзя вразумить. Он хуже, чем бездарен! Он – прости меня, Боже, – полное ничтожество! Если это так, то не скоро искупится его царствование. О, Господи, неужели мы заслужили, чтобы наша верность (самодержавию!) была так безнадежна?.. Я мало верю в близкое будущее. Одного покушения на царя теперь мало. Нужно что-нибудь сербское [26] . Конечно, тогда мне первому погибать. Но мне жизни не жаль – мне Россию жаль».

26

Военный переворот, когда были убиты сербский король Александр и его жена (ред.).

И еще одна его запись через 10 дней: «Мне дело ясно. Несчастный вырождающийся Царь с его ничтожным мелким и жалким характером, совершенно глупый и безвольный, не ведая что, творит, губит Россию. Не будь я монархистом, – о, Господи!.. Пора крест на все ставить. Блаженны почившие».

И – еще запись сразу после Цусимской трагедии: «19 мая. Четверг. В какое ужасное время мы живем! Чудовищные события в Тихом океане превосходят все вероятия. Что дальше будет, жутко и подумать. Когда я во вторник у Богдановского узнал, еще до теперешних подробностей, то я сказал: «Конец России самодержавной и, в лучшем случае, конец династии. На чудо рассчитывать нечего… и всего ужаснее ждать объяснений, как могли суда Небогатова сдаться в плен… Когда я сказал, что – конец династии, меня спросили, что же делать. Я сказал: переменить династию. Но конечно, если бы я верил в чудеса и в возможность вразумить глупого, бездарного и невежественного человека, то я бы предложил пожертвовать одним-двумя членами династии, чтобы спасти ее целость и наше Отечество. Повесить, например, Великих Князей Алексея (адмирала флота) и Владимира Александровичей, Ламздорфа и Витте, запретить по закону Великим Князьям когда бы то ни было занимать ответственные посты, расстричь митрополита Антония (Вадковского – духовника царя. – Ред.), разогнать всю эту шайку и пламенным манифестом воззвать к народу и заключить мир с японцами до боя на сухом пути. Тогда еще все может быть спасено. Но это значит: распорядись, чтоб сейчас стала зима. Замени человека другим человеком…

… Династия – вот единственная жертва. Но где взять новую? Ведь придворный переворот неизбежен, ибо при нем, перевороте, – долой закон о престолонаследии, а тогда – полная смута.

Словом, конец, конец! Чудес не бывает. Конец той России, которую я любил, которой я служил, в которую я верил. Конец не навсегда, но мне уже не видеть ее возрождения! Надолго ночь. Агония еще может продлиться, но что пользы? Если бы можно было надеяться на его (царя) самоубийство – это было бы все-таки шансом. Но где ему!»

…Лишь после окончания зимней сессии Синода его члены во главе с первенствующим петербургским митрополитом Антонием (Вадковским) отправились в Зимний попрощаться с императором и дать ему свое благословение на дальнейшие труды.

Царь был в хорошем деловом настроении. Он спросил, каковы сейчас представления Церкви относительно восстановления Патриаршества. И снова синодалы, как в прошлый раз, в один голос воодушевленно заговорили, что этого славного события, как великого праздника, по-прежнему с нетерпением и радостью ждет все священство и весь Православный мир.

– Со дня нашей последней встречи, – начал Николай, – прошло достаточно времени. У меня была возможность изучить некоторые исторические документы по теме. Разумеется, я далек от мысли тягаться ученостью с присутствующими здесь богословами, авторитетными и известными в России и в мире. Это выглядело бы смешно и нелепо. Я только хотел бы прояснить свою позицию в отношении некоторых проблем. И прошу, елико возможно, отнестись к моим словам критически. Если я в чем-либо ошибаюсь, прошу великодушно указать на эту ошибку, потому что дело не в личных амбициях монарха, а в поиске истины, от которой может зависеть судьба Святой Руси.

– Итак, святые отцы, – продолжил Николай, – речь пойдет об очень серьезных вещах. Я пришел к выводу, что самым удачным духовно-государственное устройство России было лишь в начале царствования нашей династии. Тогда самим Господом нашим был России дан пример, какими должны быть отношения главы церкви и главы государства: на царство был избран Великий Государь Михаил Федорович, а в Патриархи – его отец Владыка Филарет. В том Соборном определении было особо отмечено, что преосвященный Филарет избирается Патриархом потому… потому что… – тут царь взял со стола листочек бумаги и прочитал: – «… не токмо как мужа во учениих Божественных Апостол и Отец зело изящна, и в чистоте жития и благих нрав известна; наипаче же избирается яко по плоти той царев отец, и сего ради да будет царствию помогатель и строитель, сирым заступник и обидимым предстатель…». Святая Русь начала возрождаться и сбросила с себя иноземное польско-литовское и татаро-турецкое иго, преодолела Смутное время именно в тот век, когда отец и сын… – царь еще раз повторил со значением, и голос его дрогнул, – отец и сын вместе стали во главе единой Православной державы! Патриарха, как и Царя именовали Великим Государем, и между Церковью и Государством установились истинно родственные отношения – не только духовные, но и кровные, – Николай замолчал, пытливо оглядывая иерархов.

Все они слушали, затаив дыхание. Только митрополит Флавиан Городецкий шумно вздыхал, и в его легких было слышно простудно-бронхитное клокотание.

– Так вот, святые отцы, – продолжил царь после минутной паузы. – Я жду от вас совета: какой вывод мне сделать из нашего не очень оживленного разговора?

Тут архиепископы Антоний Вадковский и Антоний Храповицкий, перебивая друг друга, заверили Николая, что священству хорошо известно об этом событии, как минимум, из курса православной истории, который читается в семинарии и академии, и не найдется священнослужителя, который не считал бы сей исторический факт промыслительным для России.