Наследство последнего императора
Шрифт:
Теперь Новосильцеву охватила мелкая мышиная дрожь, и Яковлев это заметил.
– Вы, пожалуйста, все-таки пейте, – заботливо напомнил комиссар. – В этом чае есть хоть какое-то тепло. Впрочем, в него надо кое-что добавить – я совсем забыл!.. – он встал, отодвинул тяжелое вольтеровское кресло и подошел к стоящему у окна несгораемому шкафу «Гартман amp; сыновья». Легко распахнул десятидюймовую дверь и вытащил оттуда начатую бутылку шустовского. Взял ложку Новосильцевой, аккуратно отмеривая, влил ей в чай три ложки. Потом
От густого запаха дорогого коньяка у Новосильцевой слегка закружилась голова, и она несколько раз крепко зажмурила и потом широко открыла глаза.
– Правильно, очень хорошая гимнастика, – одобрил комиссар. – Кстати, коньяк держу только для лечебных целей. Большая редкость, особенно, после николаевского сухого закона, одного из немногих николаевских правильных…
Она отпила глоток чая, тепло скользнуло по желудку, потом охватило все тело приятной истомой.
– Теперь я все поняла, – игриво сказала она, как и полагается мещанке из Череповца, – Вы очень коварный. Только и думаете, чтобы споить беззащитную вдову-провинциалку.
Яковлев усмехнулся.
– Не мой метод. Хотя жаль. Он получше, чем тот, что иногда используют некоторые костоломы моего начальника пана-товарища Менжинского. Правда, он этих своих помощников время от времени расстреливает, но откуда-то появляются новые – не лучше.
За окном во дворе-колодце завели автомобиль. Мотор поработал на холостых оборотах, потом взревел и сквозь рев мотора, как сквозь вату, прорвался приглушенный треск винтовочного залпа.
– Да, – холодно согласилась Новосильцева. – Вот ваши методы, – она кивнула в сторону окна. Мотор в этот момент заглох. – Вы и меня расстреляете под нежный аккомпанемент автомобиля во имя революционной необходимости?
– Позвольте вам напомнить, уважаемая Евдокия Федоровна…
– Мария Ивановна! – поправила Новосильцева.
– Хорошо… Пусть пока так… Организация, в которой я имею честь принимать вас, называется чрезвычайной комиссией по борьбе с контрреволюцией, бандитизмом и саботажем. Вы не относитесь ни к одной из названных категорий – в этом, по крайней мере, я убежден. Вы честный сотрудник бывшего разведуправления, хороший специалист – не то, что какая-то Мата Харя, простите меня… тем более, что она никакая не Мата Хари, а бывшая работница одного из голландских домов терпимости, невысокого уровня, кстати… И шпионкой никогда не была… – он замолчал.
– Продолжайте, пожалуйста, – поощрила его Новосильцева. – У нас в Череповце про такое не услышишь. У нас не ходят в голландские дома терпимости.
– У вас в Череповце, – вздохнул Яковлев, – не знают, что во дворе только что расстреляли шестерых бандитов, которые вчерашней ночью топорами изрубили в капусту семью ювелира Ционского – жену, трех дочерей и четырнадцатилетнего сына… Искали драгоценности. У бандитов были мандаты петроградской ЧК. С подлинной печатью. И с моей подписью.
– Вот как?
– Да, именно так. Драгоценностей они не нашли – настоящие сотрудники ЧК изъяли их днем раньше. А вот как у них оказались настоящие мандаты с моей подписью, выяснить так и не удалось.
– Вы разве не смотрите, куда ставите собственную подпись?
– Подпись была прекрасно подделана, печать тоже. Такие замечательные специалисты по подделыванию почерков бывали только в охранном отделении Департамента полиции. И в разведупре.
– Ничем помочь не могу, – проговорила с трудом Новосильцева и отвернулась к окну. Коньяк действовал. Глаза слипались, голова слегка кружилась.
– Ваша помощь нужна в другом, – заявил Яковлев. – В том, в чем не успел нам помочь полковник Скоморохов Александр Васильевич, мой друг и мой нынешний идейный враг, но, как вы точно заметили, – русский патриот, к которым я имею честь относить и себя… Мы вместе учились. Только тогда меня звали Константином Мячиным… Саша потом ушел в разведку, а я в революцию. Но дело, в котором я просил его помочь, нас объединило. Однако его выследили, его выдал кто-то из ваших бывших сослуживцев. Вас выдать никто не мог, потому что только я, после Скоморохова, знаю, кто вы на самом деле.
Она не верила ни единому его слову.
Комиссар словно прочел ее мысли.
– Вам никаких доказательств моей искренности не потребуется, когда вы узнаете, какая от вас нужна помощь, – заметил Яковлев.
Новосильцева облизнула пересохшие губы.
– Как же вас теперь величать? – спросила она.
– Василием Васильевичем.
– Не понимаю… – вздохнула Новосильцева. – Не понимаю, – повторила она с трудом, – что может объединять столь пламенного борца с царизмом, как вы комиссар Яковлев – или полковник Мячин… Чин ведь у вас, конечно, был не меньше полковничьего? Что могло объединить вас и верного слугу царского режима полковника Скоморохова?
Яковлев покачал головой.
– Вы ошибаетесь. Саша не был слугой или стражем режима. Он, как и сотни тысяч русских патриотов, был слугой России, а не династии Гессен-Гогенцоллернов, которая под оперативным псевдонимом «Романовы» правила нашей страной более ста лет. А объединяло… Та же организация, что и вас с ним. В ней мне тоже пришлось побывать. Там у меня была другая фамилия – Стоянович. И я уверен, что Саша вам ее называл. Во всяком случае, мы так договаривались. Когда я узнал, что с ним в гостинице была женщина, я понял, что это именно вы – Евдокия Федоровна Новосильцева, агент Чайка.
– И это вы знаете, – прошептала она.
Яковлев кивнул.
– Да. Об этом знают теперь лишь двое – вы и я. Так вот я бросил все силы, чтобы разыскать вас и обеспечить вам безопасность.
Новосильцева горько усмехнулась:
– Здесь, на Гороховой?
– Здесь самое безопасное место во всем Петрограде, а может, и во всей России, – заверил Яковлев.
Снова нахлынула слабость. Новосильцева попыталась с ней бороться, но угрожающая туманная волна неумолимо подбиралась к головному мозгу. Наконец она сказала едва слышным голосом: